Филип Фармер - Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы

— Как уж выходит, — сказал Германик. — У тебя хотя бы есть гранаты. Впрочем, у меня их не было, когда я шел на Арминио.

— На Арминия, — машинально поправил его Пэттон. — И перед тобой лежали леса и поля, ты мог двинуться в обход, мог ударить во фланг, в тыл… А здесь мы деремся, точно в каком-то дурацком поливальном шланге.

— Мы его звали Арминио, — настаивал на своем Германик. — Интересно, куда его занесло.

Пэттон пожал плечами.

— Вероятно, он оказал бы сопротивление не лучше, чем эти проклятущие китаезы или кто-либо еще, кого мы смахнули.

— О, не знаю. Он был вояка что надо, этот Арминио, не какой-нибудь надсмотрщик за рабами. Тебе бы он даже понравился.

Пэттон хмыкнул. Оба уже неплохо набрались, и в случае с Пэттоном это означало, что его речь станет делаться чем дальше, тем невнятней.

— Хотел бы я, чтобы он заправлял в следующей стране вверх по Реке — может, он бы нам дал настоящий бой.

— Что же, он хотя бы не сдался, едва заслышал бы твое имя, как поступил этот ублюдок Вальдхейм.

— Да, черт, ни при чем тут мое имя, — пробурчал Пэттон. — Просто он понимал, что мы превосходим его численностью и орудиями, и что мы не собираемся просто перекувырнуться и сыграть в ящик. И что половина его солдат дезертировала бы и перебежала бы к нам. У нас тут слишком легкая житуха, Мэнни.

— Что бы там ни было, я должен теперь выслушать его в Сенате. О, если бы он дрался, тогда мы могли бы его убить. Или был бы я и впрямь император и не обращал бы внимания на Сенат.

Пэттон кивнул.

— Итак, тебя обосрали, потому что тебе не удалось стать императором, — сказал он.

— А этому моему придурку-сыну удалось, — напомнил ему Германик. — Император Сапожок. Эх, не стоило нам так его называть. А я еще думал, что дядюшка Тиберий опозорил нашу семью — да по сравнению с моим родным сыном он — совершенный пример римской добродетели!

— Тебе не удалось сделать из парнишки человека.

— Из меня вышел бы император получше, это точно!

— А из меня вышел бы президент что надо, если бы мой джип не перевернулся.

— Если бы тебя еще выбрали. Мне-то хоть об этом не приходилось беспокоиться, — и Германик скорчил рожу. — Я правлю теперь, благодаря твоим землякам, но я не правил в Риме.

— Велика важность, — заметил Пэттон. — Пока что ни у кого не хватает духу идти против тебя. В смысле, по-настоящему.

— Пока нет, — мрачно согласился Германик. — Думаю, Вальдхейм наводит переправу.

Пэттон пьяно улыбнулся.

— Может, мне следовало бы взбунтоваться, — предложил он.

— О, заткнись, Джордж, этого еще не хватало! — отмахнулся Германик. — Что за манера губить дружбу. Кроме того, я думал, тебе нужен настоящий бой, а не словесные перепалки.

— Тогда, может быть, мне следовало бы вызвать тебя на поединок, — не унимался Пэттон. — Вооружились бы копьями и щитами и стыкнулись бы, а победитель получил бы империю.

— Это, вероятно, вызвало бы гражданскую войну, — ответил Германик.

— Ну, и что из того, черт возьми? — Пэттон заводился все больше. — Может, это как раз то, что нам надо!

Германик завозился на табурете, поразмыслил и покачал головой.

— Нет, Джордж. Большинству жителей Нового Рима не нужны неприятности. Если мы затеем войну, они просто уберут нас обоих. Мэгги не Планкина, но она, вероятно, столь же охотно отравит меня, если я учиню что-либо подобное. А когда нас не станет, они, скорее всего, изберут Вальдхейма.

— Угу, ты прав, — признал Пэттон и откинулся назад.

— Мне жаль тебя, Джордж. Ты такой же драчун, каким был Фламма.

Пэттон незряче заморгал.

— Кто-кто?

— Фламма, — повторил Германик. — Был такой гладиатор. — Он произнес это слово, скорее на латинский, нежели на английский лад. — Ему четырежды предлагали свободу и возможность покинуть арену. Он всякий раз отказывался.

— Глэдиэйтор, — задумчиво проговорил Пэттон, произнеся это слово на английский лад.

— Гладиатор, — повторил Германик, как требуется на латыни. — Тебе знакомо это слово, не так ли?

— Конечно, я знаю это треклятое словцо, Мэнни! — Пэттон выпрямился. — Оно что на латыни, что по-английски. Я просто думал об этом.

— О чем здесь думать-то?

— А вот о чем, — сказал Пэттон, аккуратно ставя свою пустую кружищу на императорский столик. — Почему у нас их нет?

Германик хмуро воззрился на него.

— Потому что у нас нет рабов, Джордж. Ты и твои приятели-американцы об этом позаботились.

— Но, Мэнни, — сказал Пэттон, — нам и не нужны рабы. Здесь. Если отбросить чокнутых, кроме Фламмы, свободным людям не хотелось идти в гладиаторы, потому что их убивают. Но мы в мире Реки, здесь помрешь, хлоп — и вот уже шустришь где-то в другом месте. И если кто тебя убьет — это не проблема. Черт, да это место могло быть стать классной Вальгаллой — дерись хоть весь день, а погибнешь — ну так что, встанешь на другое утро!

— Где-нибудь далеко.

— Что же, проигравший всегда что-то теряет.

— Если задействовать добровольцев, мы их всех довольно скоро изведем.

— А мы кликнем клич вверх и вниз по Реке. Все, кто хочет драться, идите к нам, сюда.

Германик задумался. И наконец сказал:

— Мне нужно выработать условия сдачи, а тебе предстоит надзирать за оккупацией. Но мне здорово не хватает Игр. Это было бы не так, как в Риме, но возможно…

Постройка арены шла куда быстрее, чем ожидал Германик; очевидно, многие добрые граждане Нового Рима успели соскучиться не меньше, чем они с Пэттоном. Инаугурационные Игры, которые открывались футбольным матчем, состоялись лишь пять месяцев спустя после того, как Земли Пяти Мудрецов капитулировали и добавили империи несколько тысяч человек, большей частью китайцев эпохи Мин.

После футбола (Красные побили Зеленых со счетом 28:7), начались гладиаторские бои, и Германик почти плакал, глядя на знакомое зрелище. Оружие было больше из камня и дерева, чем железное, но все остальное — точь-в-точь, как он помнил.

Точнее, почти все остальное. Благодаря американцам, новоримляне не так подавали знаки, и настаивали на использовании своих дурацкий вверх-вниз большой палец. Но все было достаточно похоже.

И в Играх участвовал Джордж Пэттон с мечом, у которого была каменная кромка, а против него вышел громадный африканец с сетью, сплетенной из травы и бамбуковым трезубцем; естественно, Пэттон предпочел роль секутора, то есть преследователя, в то время как преимущество было на стороне ретиария, или человека с сетью.

Германик наблюдал за ними с любопытством — но и с унынием. Пэттон переоценил себя. Африканец поверг его в течение нескольких минут; и обязан был посмотреть на императорскую ложу, дожидаясь знака — но он был новичком, как и все они, и здорово распалился; он не медля всадил трезубец в горло Пэттону.