Филип Фармер - Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы

Слабая кривая улыбка коснулась уголков рта Эдгара Аллана По.

— Сомнения? — он покачал головой. — Не вернуть.

И его душа погрузила весла в другую древнюю и знакомую реку.

На этот раз, не ужасаясь.

Лоуренс Уотт-Эванс

Старые солдаты[50]

Опытный генерал Джордж С. Пэттон оглядел свои войска и улыбнулся; возможно, не все они американцы, но довольно славная компания, тем не менее — даже чокнутые римляне и сирийцы. Он знал, где остановиться.

Когда он впервые пробудился в этом мире, миль эдак на двести выше по течению, окруженный всеми этими треклятыми немцами и уроженцами Азии, кто бишь они там — повсюду оказалось полным-полно нацистов и бывших нацистов, он даже подумал, что он в аду. Он бы помог всем и каждому организоваться, но, когда он огляделся как следует и увидел всех этих людей, которые умерли примерно в то же время и в тех краях, что и он — на развалинах гитлеровского Рейха, он понял вдруг, что они в любую минуту могут заметить, что генерал Джордж С. Пэттон, Ирландия, командующий Третьей Армией США, главный навозный жук оккупационной армии союзников, больше не располагает армией, которая его поддержит.

И пусть он был там самым жалким сукиным сыном — или нет, несмотря на свою репутацию — он был только один, а их несколько десятков. Азиаты не в счет, поскольку никто из них не знал ни слова ни по-английски, ни по-немецки, ни на латыни, ни на любом другом языке, о котором имели хоть какое-то представление он или немцы. Главное — разница между ним и фрицами.

И тогда он объявил, что отправится ненадолго в разведку и подался вниз по течению с граалишком в лапе, и все тащился, ища местечко получше.

Когда он нашел, наконец, ребят, чесавших по-английски, это оказались американцы — то что надо — но из будущего, из начала 1980-х, и смахивали они на букет анютиных глазок. Ими помыкали сирийцы первого века, и он поразился, как американцы — американцы! — могли такое допустить. Он подумал, не поднять ли их на восстание.

Затем он познакомился с предводителем сирийцев.

Он по-прежнему настаивал на кое-каких переменах, и американце поддержали его, и вот теперь он здесь. Эти ребятки выглядели как анютины глазки, но теперь, окидывая взглядом армию, которой он командовал, он чувствовал себя довольным. Из ребяток кое-что вышло.

Они смотрели на него и ждали. Он заговорил:

— Кое-кто из вас, глядя, как я стою здесь, точно важная шишка, наверняка думает: «Почему я должен позволить, чтобы меня кокнули ради этого типа или ради императора?»

— Он сделал выразительную паузу и проорал: — Да ничего вы не должны! Ни я, ни император не хотим, чтобы вас кокнули ради нас или ради кого-то еще. Никто никогда не выигрывал войну, померев. Войну можно выиграть, заставив окочуриться сукиных сынов на другой стороне! — Несколько солдат улыбнулось, но большинство было слишком на взводе; и они просто пялились на него, как прежде. — Возможно, кое-кто из вас думает: «Эге, если меня укокошат, невелика беда, проснусь где-нибудь в другом местечке, и делов», — продолжал Пэттон. — И если вы рассуждаете подобным образом, вас и укокошат, потому что вы тогда не будете биться так свирепо, как можете, и вы не увидите угрожающее вам копьецо или дубинку, пока не станет слишком поздно. И что же, — спросите вы. — Он выступил вперед, на край помоста, и закричал им. — Вот что я вам скажу! Вы здесь хорошо устроились, парни! Я видел, что творится вверх по течению отсюда. Стоит вам пуститься по Скоростному Шоссе Покойников, и вы рискуете вляпаться в говно где угодно на этой чертовой Реке! Вы можете оказаться в граальном рабстве у какой-нибудь гоп-шараги, похуже той, за которую мы сражаемся; можете стать пленниками у пещерных жителей, которые отрубят вам копыта, чтобы вы не драпанули, а не то еще, чего доброго, с вас заживо спустит шкуру какой-нибудь варвар-извращенец… Здесь вам лафа, поверьте мне! Возможно, Новый Рим — не лучшее из чертовых поселений на всей этой сраной Реке, но лучшее, какое я видел за пятнадцать лет после того, как все мы продрали тут глаза, голые, точно слизняки. Не будь это так, я бы сюда не завербовался и не был бы готов вести ораву добрых американских ребяток в бой, вроде нынешнего. Очень даже неплохо, что эти ублюдки по другую сторону стены хотят ее взять, и наша задача позаботиться о том, чтобы у них ни хрена не вышло! Так что завтра, когда мы выступим, вы будете драться не за меня и не за императора, нет, вы будете драться за хорошую житуху для вас самих!

И прозвучало нестройное «Ура!»

— Итак, все вы должны выйти и — кровь из носу, а чтобы угробили тех ублюдков, а сами не вздумали помирать за вашу страну!

Теперь «ура» вышло погромче и подружнее, и Пэттон махнул солдатам рукой. А те завопили, взмахивая копьями. Пэттон отступил, улыбаясь и делая ручкой, после чего спустился с помоста.

Внизу ждал вестник с белым жезлом, что означало государственное дело.

— Что такое? — спросил Пэттон. Он говорил по-английски. Привычка.

— Император желает видеть тебя, генерал, — сказал вестник на том же языке, отдавая честь.

— Как, прямо сейчас?

— Да, генерал.

— Зачем?

— Не знаю, генерал; возможно, он желает обсудить завтрашний бой.

— Дерьмо, — пробурчал Пэттон. — Мы с этим уже покончили.

— Я передал послание, генерал; какой ответ мне надлежит сообщить императору?

Пэттон размышлял приблизительно три секунды, затем передернул плечами и рявкнул:

— К черту. Я иду с тобой.

Двадцать минут спустя, посланец поскребся о входную завесу шатра из драконьей кожи, в то время как часовые по обе стороны приветствовали Пэттона. Вестник скользнул в сторону, и Пэттон вступил в шатер.

— Аве, цезарь император, — произнес он, совершив рукой нечто, являвшееся поразительным компромиссом между тем, как он отдавал честь на Земле, и древнеримским приветствием, здесь преобладавшим. Он не проорал слова так, как подобало бы истинному римлянину, но нассать ему на это было; он ведь не римлянин, собственно, он — американец и второй человек здесь.

— Привет, Джордж, — сказал Германик Цезарь, император Нового Рима по-английски из-за своего столика. — У тебя похабный выговор.

— Угу, согласен… — У Пэттона не было настроения продолжать прямо сейчас старый спор — не теперь, когда надо готовиться вести ребят в бой. Свыше десяти лет император брюзжал на его произношение, стоило ему хоть словечко вякнуть по-латыни; Пэттон брал свое, поправляя Германика по части грамматики. Может быть, Германик и законно унаследовал престол, но изъяснялся он до сих пор, как солдат. А Пэттон, возможно, и был солдатом, но учил латынь по отличным ученикам, где в качестве образца преподносились речи Цицерона и его преподаватели были нетерпимы к вульгаризмам. К несчастью, в тех учебниках давался мертвый язык, поэтому у Пэттона был жуткий акцент; как утверждал Германик, его латынь звучала, точно собачий лай. А, поскольку больше половины местного населения происходило из США двадцатого века, Пэттону, по правде, начхать было, что его латынь не в порядке; здесь все говорили либо по-английски, либо на этом кретиническом эсперанто, где грамматика еще более ублюдочная, нежели в солдатской латыни императора. Германику эсперанто пришлось вполне по вкусу, Пэттон его не выносил.