Катали мы ваше солнце - Евгений Юрьевич Лукин

Храбры уж и рты отворили, да клич поперёк глотки стал. Жуть проняла: сто лет не воевали – и на́ тебе! Да и с кем воевать-то? Со своими? Что теплынец, что сволочанин – всё берендей..

– Сомневаетесь? – грянул Столпосвят, но опять же не грозно, а скорее понимающе. – Зря-а… Ох, зря, теплынцы! Думаете, не проживём без сволочан? Ещё как проживём! Хлебушка можно и у греков прикупить, а вот как они-то без берендеек наших резных взвоют! Без золы с Теплынь-озера! Отвернётся от них ясно солнышко, как пить дать отвернётся! Постоим, что ли?

– Постоим, княже! – отчаянно крикнул Докука. Уж больно не хотелось ему быть высеченным.

Пусть не в един голос, но клич подхватили.

– Вот… – прочувствованно молвил князь, неспешно подойдя к Докуке и возложив длань на непоротое плечо. – А ты говоришь, боярин, драть… Не драть таких надо, а в битву слать. За князя да за отечество…

Глава 5. Битва на речке Сволочи

Ранним утречком нечётного дня известный своим стяжательством князь Всеволок пересёк по мокрому льду порубежную речку Сволочь и опрометчиво влез со всею ратью в глубокий снежный уброд[45]. Низкорослые лошади проваливались местами по брюхо, да и ратники тоже. Пригревало второй день – вот-вот заиграют овражки. Сзади по льду гуляла, морщась, перегоняемая ветром вода, а слева зеленела молодой травкой прямая широкая полоса чистой земли, рассекавшая снежную равнину и вонзавшаяся вдали в самый что ни на есть небостык. Ярилина Дорога.

С той её стороны, то есть со стороны Мизгирь-озера и развалин мёртвого города Сволочь-на-Сволочи, валила рать теплынского князя Столпосвята. В первых рядах ополчения шли угрюмые Кудыка с Докукой.

– Уж лучше бы выпороли тогда, – ворчал Кудыка, перекладывая на другое плечо тяжёлое копьё-рогатину. – Угораздило ж тебя наперёд выскочить! При князе-то! Постоим-постоим… Вот и стой теперь!

– Сам-то больно хорош! – огрызался Докука. – Придумал, что сказать! «Никого там нету…» Как она ещё в окошко не сиганула!

– А что мне было говорить-то? Что ты там в одних портках стоишь, зубами клацаешь?

Но тут и у них под ногами разверзлись хляби, и теплынская рать, подобно своим супостатам, с бранью забарахталась в мокром снегу. Князь Столпосвят привстал на стременах и, оглядевшись тревожно, повернулся к старенькому воеводе Полкану, ещё с младых ногтей прозванному Удатым. То ли за удаль, то ли за что другое – теперь уж и не разберёшь. Может, и не стоило ставить в челе войска столь дряхлого полководца, но берендеи и впрямь не воевали вот уже без малого сто лет, а Полкан – тот хотя бы что-то помнил…

– Не пора ли, воевода, на сухо выбираться?

И князь повёл кольчужной рукавицей в сторону приветливо зеленеющей Ярилиной Дороги.

Полкан по ветхости своей на стременах приподняться не смог. Вытянул жилистую шеёнку и подслеповато прищурился, сильно обеспокоив этим обоих отроков, приставленных следить, чтобы старичок с седла ненароком не грянулся.

– Нельзя туда, княже, – испуганно прошамкал воевода. – Запретная земля, заповедная…

– Запретная, говоришь? – Князюшка усмехнулся, с лукавой удалью покосился из-под мохнатой брови. – А кто запрещал? Волхвы? Много они нам, мно-ого чего поназапрещали волхвы-то… – Приосанился, оглядел рать и пророкотал с мягкой укоризной в голосе: – Теплынцам на теплынскую землю уж и ступить не велят… А что, дружинушка хоробрая? Погуляем по травушке?

– Га-а! – нестройно, но одобрительно грянули в ответ храбры, уставшие уже месить мокрый снег.

И рать помаленьку-понемногу принялась выбираться на твёрдую землю: сперва княжья дружина, а за нею уж и ополчение. Кое-кто, понятно, заробел, но на таких прикрикнули, высмеяли их, а кого и коленом подтолкнули.

К полудню, а может быть, и ранее, оба воинства выстроились в расстоянии переклика[46] друг против друга, дважды перегородив червлёными щитами Ярилину Дорогу. Теплынцев было значительно больше, однако рать их на три четверти состояла из воинов вроде Кудыки с Докукой, тогда как князь Сволочанский Всеволок вывел во чисто поле почти одних только храбров.

– Трудно будет, – бормотал озабоченно Кудыка, приглядываясь к супротивникам. – Ишь, в кольчугах все, в зерцалах…[47] И солнышко им в спину… Да и клич у них способнее…

– Это чем же? – не понял Докука.

– Ну, как… Мы-то будем кричать: «Теплынь! Теплынь!» А они-то: «Сволочь! Сволочь!» Конечно, так-то рубиться сподручнее…

Теплынский князь Столпосвят обозрел криво выстроенную рать и с досадой повернулся к Полкану.

– Что ж ты, воевода… – упрекнул вполголоса. – Попрямее их поставить не мог?

– Ништо, княже, – беспечно отвечал ему видавший виды Полкан. – Кривы дрова, да прямо горят!

Светлое и тресветлое наше солнышко тем временем перевалило полдень, лишив сволочан одного из преимуществ. По обычаю, прежде чем сойтись в сече, принялись задирать друг друга, поддразнивать. Начал, понятно, Шумок.

– Лапотники! – надрывался он, сложив руки воронкой. – Полоротые! Печатки не было – непечатный пряник спекли!

– Дровосеки! – обиженно летело в ответ. – Долбёжники! Отъелись на нашем хлебушке?

Распаляясь, подступали всё ближе и ближе. Что ни слово – то зазубрина. Все старые обиды припомнили. Разгорелись ретивые сердца, силушка живчиком по жилочкам заходила. Прав был, прав старый воевода Полкан Удатый: строй их не строй – всё равно потом ряды смешают.

– А вот мы вас за ножку да об сошку!

– Смотри, осунешься! Сами-то! Телёнка с подковой съели!

– А вы через забор козу калачом кормили – думали, девка!

И наконец выехал из толпы сволочан, ища себе поединщика, приземистый плечистый богатырь Ахтак. Кто он был родом – не понять: ни берендей, ни варяг, ни грек… Вышел, сказывают, из Чёрной Сумеречи, хотя на беженца не походил нисколько. Беженцы, они что ликом, что языком те же берендеи, а этот еле по-нашенски лопотал. Да и рылом отличен: глазки – узенькие, косенькие, нос – пяткой. Однако вот пришёлся ко двору. Оценил князь Сволочанский Всеволок свирепость его и преданность – в дружину взял…

Притихли теплынцы. Ахтак – он ведь такой. Сечёт, и рубит, и в плен не емлет. Да ещё и визжит вдобавок…

– Эй, Ахтак! – заорал бесстрашный Шумок. – Вытеклам шатал, рынкам гулял?

Богатырь ощерил редкие желтоватые зубы и потряс копьём, высматривая юркнувшего в толпу обидчика.

– Анан сыгын![48] – проскрежетал он по-своему.

Что это значит, никто не знал. Что-то, должно быть, обидное…

Теплынский князь Столпосвят грозно нахмурился, обернулся к поджавшимся храбрам, перебрал их задумчивым взором, и в этот миг переплёвах в двух от задорно гарцующего Ахтака земля дрогнула и зашевелилась. Заржал с завизгом, вскинулся на дыбы чубарый конёк, едва не сронив седока. На глазах у попятившихся ратей зелёный пригорок откинулся вдруг наподобие крышки