Владимир Ильин - Куб со стертыми гранями

Ответ — отрицательный.

14. ОСЬ “Y”

— А я знала, что ты ко мне еще придешь. Правда, не думала, что это случится так скоро…

— Откуда ты это знала?

— Те стихи, которые ты мне читал в отеле — ну, помнишь, в подражание Макаревичу?.. Их ведь написал ты сам?

— Мадлена, а может, ты умеешь читать чужие мысли?

Она тихонько засмеялась.

— Нет, — немного погодя сказала она. — Я просто их угадываю…

— Тогда угадай, зачем я к тебе пришел.

Вместо ответа она прильнула к нему и осторожно поцеловала в кончик носа. Они лежали в полной темноте, только в оконном проеме светились, словно огненные глазки какого-то злобного зверя, индикаторы охранной сигнализации.

В доме было тихо, но Лигум знал, что еще слишком рано, чтобы отец Мадлены, с которым она жила вдвоем в этом огромном особняке в пригороде Галлахена, лег спать.

Стараясь не потревожить девушку, припавшую щекой к его груди, Лигум глубоко вздохнул. Вопрос, который он только что задал, был не случаен, но ни на какие размышления Мадлену он не навел. Судя по всему, она плохо знала хардеров, и от этого было еще горше и противнее на душе, потому что одно дело: переиграть осведомленного соперника, и совсем другое — обмануть чье-то неискушенное доверие. Например, ребенка…

Нет, ему было с ней замечательно, и если бы он не был хардером, то был бы сейчас на седьмом небе от счастья.

Но хардеры не имеют права на счастье.

— Прочитай еще что-нибудь, — попросила она, плотно прижавшись носом к его груди, от чего было щекотно, и возникало какое-то странное, до сей поры не ведомое чувство. — Только из своего…

— Да это всё было баловство, — сообщил он. — На третьем курсе образовался небольшой перерыв в учебе, вот от нечего делать и попробовал свои силы… С тех пор даже мысли такой не возникало. А сейчас даже стыдно вспомнить, такой наивный примитив получался у меня тогда…

— Не скромничай, — настаивала она. — Да не бойся ты, я не буду критиковать…

— Ну, если ты так хочешь, — наконец, сдался он. И после паузы медленно, с ровными интонациями прочитал:

— Нам кажется: мир — для добра,

что он — для покоя и света.

Нам кажется: жизнь — игра,

мы мучаемся до утра

и всё же не верим в это.

Нам кажется: смерть — капкан,

с годами пружина всё туже…

А смерть — это самообман,

человек не умрет от ран,

пока он кому-то нужен…

В этом стихотворении было еще много строф, но Лигум не стал продолжать, потому что с помощью заранее вставленного в ухо “супер-аудитора” — крошечного устройства, воспринимающего звуковые колебания на большом расстоянии и усиливающего их — услышал, как где-то в недрах особняка раздалась сложная трель, состоящая из трех длинных и трех коротких стаккад. Кто-то звонил во входную дверь, явно используя условный сигнал.

Он прислушался к ровному горячему дыханию на своем плече.

— Мадлена, ты спишь?

— Ага, — промурлыкала она. — Причем сплю наяву… Кстати, от близких людей я больше привыкла слышать обращение “Лена”.

— Учту на будущее, — сообщил Лигум, продолжая прислушиваться к звукам, доносившимся из недр здания.

— А у тебя действительно нет имени?

Он колебался всего одну секунду (но все-таки колебался!):

— Действительно.

— Бедняжка! — вздохнула она. — А давай я тебе сейчас дам имя? А? Не могу же я обращаться к тебе только по фамилии, да и не сократить ее так, чтобы это нормально звучало!.. Не “Лигуша” же мне тебя называть!

На втором этаже послышались твердые сухие шаги, которые направлялись к лестнице.

— Зачем? — спросил он. — Зачем мне имя?

— Как это зачем? — От волнения Мадлена даже приподнялась на кровати. — Ведь у всех же есть имена!.. У всех людей! — (Лигум кусал в темноте губы). — Ну, ладно, если у вас так не принято, то давай… давай я назову тебя понарошку… только для нас двоих. И никто-никто — обещаю тебе — не будет об этом знать, только ты да я!.. Согласен?

Лигум вздохнул.

— Ну давай, — согласился он. — И как же ты меня назовешь?

Она на секунду задумалась, рисуя нежным пальчиком замысловатые узоры на его груди.

— А ты сам какое имя хотел бы носить? — наконец осведомилась она.

Шаги спустились на первый этаж и замерли, словно решая, куда направиться дальше.

— Лена, — сказал Лигум, — а что ты будешь делать, если твой отец сейчас постучит к нам в дверь?

Она тихонько засмеялась:

— Боишься, да? Эх ты, а еще хардер!.. Сразу видно, что у тебя небогатый опыт по части лазания в девичьи комнаты по ночам!..

— А все-таки?

— Конечно, громко скажу, что я уже давно сплю. А ты тем временем спрячешься под кроватью!..

— Под кроватью нельзя, — серьезно сказал Лигум. — Там пыльно, и я обязательно чихну.

Шаги удалились в сторону входной двери. Вскоре оттуда донеслись тихие неразборчивые голоса, а потом шагов стало больше, и они теперь накладывались друг на друга. Судя по всему, отец Мадлены и ночные гости направлялись на кухню.

— Лена, а кто твой отец?

— У-у, — протянула она нарочито тоскливым голосом, — давай не будем об этом, хорошо? А то я действительно быстро усну от скуки!..

— То, чем он занимается, так скучно?

— Любая научная деятельность, мне кажется, скучна и безнравственна.

Лигум невольно вздрогнул. Неужели она знает, чем занимается ее отец? Но тогда непонятно, почему она разрешила, в сущности, незнакомому молодому человеку, да еще и хардеру, забраться в ее комнату через окно, для чего ей пришлось отключить на несколько секунд систему домашней сигнализации. Между прочим, системка еще та… мимо ее датчиков и комар вряд ли сможет пролететь незамеченным в дом…

— Так он — ученый?

— Молекулярный биолог.

— Звучит красиво.

— На самом деле — тоска смертная. Бесконечные опыты, статьи, корпение до самого утра в подвале…

— В подвале?

— Ну да, там у отца устроена домашняя лаборатория. Он ведь даже дома не может не заниматься своей наукой!..

— А вход в лабораторию, случайно, находится не в кухне?

— А ты откуда знаешь?

— Я тоже иногда кое-что угадываю…

Теперь понятно, почему после того, как Касальский и его ночные визитеры скрылись на кухне, оттуда в высокочувствительный микрофон “супер-аудитора” не доносится ни малейшего звука. Значит, пора…

Лигум погладил Мадлену по волосам.

— Слушай, ты, хитрец, — вдруг сказала она. — Не заговаривай мне зубы! И не пытайся перевести разговор на другую тему. Мы, кажется, говорили о том, какое имя тебе бы подошло…

— Лучше поцелуй меня, — попросил он, зная, что это будет их последний поцелуй.