Эллис Питерс - Неугомонная мумия

- Оставь в покое дежурные любезности! - сурово ответствовала я. Выкладывай, Эмерсон, пока тебя не разорвало. Только, если можно, литературным языком.

- Нельзя! - заорал мои дорогой супруг. - Как обойтись без доброй порции отборных ругательств, рассказывая об этом мерзавце, об этом олухе царя небесного, об этом... де Моргане!

- Он отказался выдать лицензию на раскопки в Дахшуре?

Эмерсон пнул стул, и тот весело порхнул к противоположной стене. Рамсес проводил стул восторженным взглядом. Из-под кровати высунулась кошачья морда и тут же исчезла.

- Он сам пожелал копать в Дахшуре! Этот посланник ада имел наглость заявить, что я слишком поздно обратился за разрешением.

Я открыла рот, но не успела издать ни звука. Эмерсон прожег меня яростным взглядом:

- Пибоди, если ты опять собираешься сказать, что предупреждала меня, я... я... разнесу кровать в щепки!

- Хорошо, - смиренно согласилась я, - если тебе от этого полегчает, можешь изрубить хоть всю мебель. Но нечего возводить на меня поклеп. Ты прекрасно знаешь, что я никогда, ни единого разочка ничего подобного не говорила!

- Никогда?! - Казалось, Эмерсона сейчас хватит удар.

- Никогда?! - писклявым эхом отозвался Рамсес. - Мамочка, а сегодня утром? А вчера в поезде? И позавчера, когда папа забыл...

- Рамсес! - Эмерсон послал отпрыску укоризненно-нежный взгляд. - Зачем обвинять мамочку в смертных грехах и поносить последними словами? Извинись немедленно.

- Прими мои извинения, мамочка, - безропотно подчинился Рамсес. - Я не хотел тебя обидеть. Кроме того, ты была шовершенно права, когда шказала папе...

- Достаточно, Рамсес, достаточно!.. И прекрати шепелявить!

Последовавшее молчание напоминало затишье после бури, когда листва безвольно повисает в неподвижном воздухе, а природа словно переводит дух. Эмерсон без сил опустился на кровать и вытер вспотевший лоб. Его лицо постепенно приобрело нормальный оттенок, губы дрогнули в улыбке.

- Вы ждали меня к обеду? Очень приятно, мои дорогие. Немедленно идем есть.

- Сначала мы должны обсудить сложившееся положение.

- Конечно, Амелия. Обсудим за обедом.

- Ну уж нет! "Шепард" - это респектабельный отель, и кричать полагается за закрытыми дверями. Постояльцы, которые выкрикивают непристойности и швыряют об пол тарелки...

- Понятия не имею, где ты набралась подобных мыслей, Амелия, - обиженно поджал губы Эмерсон. - Я никогда не выхожу из себя и никогда не повышаю голос. А вот и наша красавица Бастет. Какой на ней симпатичный ошейник. Что она делала под кроватью?

Бастет отклонила приглашение Рамсеса пообедать (вряд ли нужно говорить, что прихватить с собой кошку было его собственной инициативой), поэтому в ресторан мы отправились втроем. Напускное спокойствие Эмерсона не могло меня обмануть: удар был жестоким, разочарование - тяжелым, и я чувствовала себя не многим лучше его. Разумеется, Эмерсон сам виноват, что не поступил так, как предлагала я, но, будучи особой великодушной, я не стану ему напоминать об этом, по крайней мере за обедом. После того как мы устроились за столиком и сделали заказ официанту, я заговорила:

- Возможно, мне удастся уломать мсье де Моргана. В конце концов, он ведь француз и довольно молод; его галантность общеизвестна...

- И не только галантность, - проворчал Эмерсон. - Держись от него подальше, Амелия. Думаешь, я забыл его гнусности?

Гнусности мсье де Моргана заключались в том, что однажды он поцеловал мне руку и отпустил в мой адрес стандартный французский комплимент. Однако меня тронуло предположение Эмерсона, что каждая особь в штанах имеет на меня виды. Пусть это и было величайшим заблуждением, но весьма приятным заблуждением.

- А что он сделал? - заинтересовался Рамсес.

- Неважно, мой мальчик, подлые и невозможные гнусности, вот что он сделал, - нравоучительно ответил Эмерсон. - Де Морган француз, а французы все как один мерзавцы! Когда речь идет о дамах или древностях, им нельзя доверять. Я не знаю ни одного француза, который имел бы представление, как надо проводить раскопки.

Заметив, что Эмерсон уселся на любимого конька, и видя, как в глазах Рамсеса тлеет надежда побольше разузнать о французских гнусностях, я поспешила перевести разговор на более безопасную и более любопытную тему:

- Хорошо, Эмерсон, если не хочешь, беру свое предложение обратно. Но что нам теперь делать? Полагаю, у него нашлось для тебя какое-то другое место?

Щеки Эмерсона потемнели.

- Держи себя в руках, - взмолилась я. - Глубокий вдох, Эмерсон, глубокий выдох. Вдох, выдох, вдох... Неужели все так плохо?

- Хуже некуда, Пибоди! Ты знаешь, какое место этот убл... этот несчастный лягушатник имел наглость мне предложить? "Вы желаете получить пирамиды? - сказал он с мерзкой французской ухмылочкой. - Я дам вам пирамиды, дорогой мой. Мазгунах. Что вы скажете о Мазгунахе?"

Невинное название местности в устах Эмерсона прозвучало как проклятье.

- Мазгунах... - задумчиво повторила я. - Первый раз слышу. Где это?

Мое признание в собственном невежестве произвело ожидаемый терапевтический эффект. Эмерсон расслабился и с надеждой посмотрел на меня. Ему редко представлялся случай прочесть мне лекцию по египтологии. Однако на этот раз я не просто проявляла тактичность: название действительно было мне неизвестно. Когда же Эмерсон все объяснил, я поняла, почему до сих пор ничего не слышала о Мазгунахе и почему мой несчастный супруг пришел в такую ярость.

Мазгунах находится всего в нескольких милях к югу от Дахшура, от того места, на которое мы имели виды. Дахшур, Саккара, Гиза и Мазгунах - это древние кладбища Мемфиса, некогда великой столицы Древнего Египта, от которой ныне остались одни развалины. Все они совсем недалеко от Каира, и все могут похвастаться наличием пирамид, но две "пирамиды" Мазгунаха существуют лишь в виде груд известняка, едва возвышающихся над песком пустыни. Никто не удосужился их исследовать, потому что вряд ли там осталось хоть что-то интересное.

- Около этих мусорных куч есть еще и кладбища, относящиеся к более позднему периоду, - хмыкнул Эмерсон. - Де Морган упомянул про них с таким видом, словно это дополнительный стимул, а не помеха.

Слова "поздний период" для Эмерсона страшное оскорбление, поскольку его интерес к Египту начинается в 4000 году до Рождества Христова и заканчивается спустя 2500 лет. Все, что моложе 1500 года до нашей эры, его совершенно не интересует, а кладбища времен династии Птолемеев - будь то Александр Македонский или Клеопатра, - с точки зрения моего мужа, сущий хлам.

Надо признать, новости были весьма неутешительные, но следовало все же приободрить мужа.

- Там могут быть папирусы, - сказала я. - Вспомни те папирусы, что мистер Питри нашел в Хаваре...