Юлий Буркин - Бриллиантовый дождь

Ознакомительный фрагмент

– «Дядя Ваня»?

– Не-а.

– А роман Толстого «Анна Каренина» тебе знаком? – спросил Боб, и голос его становился все страшнее.

Я только снова помотал головой. Боб перелистнул ещё страничку:

– Томас Манн… «Иосиф и его братья», «Будденброки», «Доктор Фаустус»… Вычеркнуто всё…

– Не знаю такого писателя, – откликнулся я.

– Та-ак, – протянул Боб, а затем рявкнул на Какукавку так, что у меня зазвенело в ушах: – Говори! – и сунул ему под нос здоровенный волосатый кулак.

– Дядя, ну пожалуйста! – подпрыгнул тот. – Я только чуть-чуть не успевал. Только шесть авторов не полностью прочел… Я после сессии, через неделю, все верну на место!..

«Всё вернул на место» Какукавка не после сессии, а сразу. Как он это сделал, каков механизм, я не знаю. Потому что Боб отправил меня домой, точнее выставил вон, а сам остался с Какукавкой тет-а-тет. Разбираться. По-семейному.

Еще по дороге домой, греясь в такси, я вдруг вспомнил фразу: «Оставь надежду всяк сюда входящий». И вспомнил, что так было написано на вратах дантевского ада. Сейчас это можно было бы написать на дверях бобовского сарая… Отчетливо вспомнил я и «Чайку», и «Дядю Ваню». Вспомнил, что «Анна Каренина бросилась под поезд, который долго влачил ее существование…» Вспомнил и Томаса Манна. Бр-р… Лучше бы его Какукавка не возвращал.

… И мы не говорили с Бобом об этом случае целую неделю. Но вот, сегодня, он снова позвонил мне. Рожа на стереоэкране – мрачнее тучи.

– Змееныш-то мой сессию завалил, – сообщил он, и не ясно было – то ли с сожалением, то ли, наоборот, с удовлетворением.

– Очень жаль, – откликнулся я, хотя на самом деле подумал злорадно: «И поделом тебе, Какукавка».

– Ни хера не жаль, – возразил Боб моим словам, соглашаясь, в то же время, с мыслями, словно их слышал. – Зашел ко мне, сказал, что завалил, помялся, помялся чего-то и ушел. И тетрадку свою, как будто бы случайно, оставил. Или правда – случайно… Знать бы это!

– И что? – спросил я, предчувствуя неладное.

– Я ее полистал, тетрадку эту. А в конце, на последней странице, список какой-то. В столбик. То ли я его не заметил в прошлый раз, то ли его тогда не было…

– Не томи, читай, – взмолился я, ощущая на спине легкий холодок.

– Ну, слушай, – Боб вздохнул. – Читаю. Гомер «Месть циклопа». Шекспир «Гамлет жив», «Гамлет возвращается»…

– Бред какой-то! – воскликнул я.

– Ты никогда не слышал об этих произведениях? – оторвался от тетрадки Боб и тяжело на меня посмотрел. – Я тоже. Кстати, все они зачеркнуты…

– Да это он просто мстит! Воду мутит, чтобы мы помучились!

– Возможно, – кивнул Боб. – Ладно. Слушай дальше. Шекспир «Дездемона: ответный удар».

– Да он издевается над нами! Не могли они такое писать!

– Ты уверен?.. Дальше. Чехов «Сливовый сад»…

– Что ты хочешь сказать? – снова перебил я. – Что надо его опять отправить в прошлое, чтобы он заставил их писать весь этот бред собачий?!

– Я это как раз у тебя хотел спросить.

– Но почему у меня?!

– Ну-у… Ты хоть и ритм-басист, а самый из нас начитанный.

– Это не повод. Уволь. Я не хочу брать на себя такую ответственность.

– Струсил, – покачал головой Боб с обидным пониманием, почти жалостью, в голосе и продолжил чтение: – Чехов «Тётя Маня»…

– Ты машину времени разобрал свою? – спросил я с надеждой.

– Подшаманить можно, – заверил Боб.

– Слушай, а с какой стати эти названия у него отдельно записаны?! – внезапно сообразил я и ухватился за эту мысль, как за соломинку.

– Этот столбик сверху озаглавлен «Факультатив», – отобрал у меня соломинку Боб. – Дальше слушай. Чехов «Четыре брата».

– Он говорил, «шесть авторов»! – пришла мне в голову очередная спасительная мысль.

– Шесть и выходит, – остудил меня Боб. – Вот последний. Лев Толстой: «Понедельник» и «Вторник». Всё. – Боб захлопнул тетрадь. – Что делать будем?

Боб испытующе смотрел на меня.

– Знаешь, что… – сказал я. – И хрен с ними. Даже если были.

Ре

Дети, женщины и звери

Мы удивляемся сами, как нам не лень:

Мы занимаемся любовью с нею

каждый божий день,

Но бывают актуальны “Олвиз-ультра-плюс”,

И вот тогда я играю блюз…

Ежемесячный блюз.

«Группиз – это как вредное лекарство, – много раз говаривал мне наш мелодист Пиоттух-Пилецкий. – Необходимое зло. С одной стороны, дома из-за них вечно побаливает совесть, с другой, – на гастролях без них не обойтись». Он играл во многих группах, исколесил с ними весь мир, да и жизненный опыт у него значительно больше моего. И все-таки лично я искренне надеялся, что у меня-то подобной проблемы не возникнет. Ведь кроме Кристины мне никто не нужен…

Надеялся.

Но покажите мне мужчину, который, проведя несколько недель вдали от жены, откажется переспать с симпатичной девушкой, которая сама ему это предлагает. Да еще и не просит ничего взамен? Так сказать, «чисто из уважения». Покажите, я хочу посмотреть на этого уникума и пощупать его спину: не пробиваются ли там крылышки? И лоб: не перегрелся ли?

Мы, «Russian Soft Star’s Soul», возвращались из своего первого мирового турне, и, хотя все и прошло более чем великолепно, под ложечкой, где у меня, по-видимому, располагается совесть, слегка посасывало. Смогу ли я вести себя с Кристиной как ни в чем не бывало? А если и смогу, будет ли все так, как было раньше? Или уж лучше рассказать ей все, как есть, и будь, что будет? Объяснить, что коротко, под мальчика, стриженная девушка по имени Скюле, которая прибилась к нам в Осло и исчезла в Стокгольме, не значит для меня ровно ничего, что она лишь помогла мне сохранять форму…

В конце концов, не может же причиной ревности стать мастурбация. А спать с группиз – это практически то же самое…

Поймав себя на вранье, я мучительно перевернулся на полке купе с боку на бок. Кого я хочу обмануть? Себя? Не-ет, это совсем не то же самое. У меня ведь, например, до сих пор ёкает сердце, когда я вспоминаю веснушки на плечах у Скюле… И это ощущение, когда проводишь ладонью по ее коротеньким волосам… Опять же, разве я не звал Кристину с собой? Звал, даже уговаривал, но она заладила: «Показ, показ, ответственный показ…» Если бы она любила меня, она наплевала бы на все эти показы.

Мы женаты уже полгода, но еще так ни разу и не выбирались вместе за пределы нашего чертова мегаполиса. А был такой шанс! Лондон, Париж, Нью-Йорк, Торонто, Токио… И все за счет фирмы. Если бы Кристина любила меня… Или я сваливаю с больной головы на здоровую? Придумываю себе оправдание? Ведь я прекрасно знаю, что она любит меня. Но у нее – своя жизнь, свои дела, своя карьера, свое честолюбие… А у группиз нет ничего своего, они растворяются в своих кумирах.