Четыре единицы - Елизавета Гребешкова

Унхе. Да, так он ее называл. В прошлой жизни, пожалуй. На острове Джеджу она шагала быстро под летящими лепестками сакуры. Был погожий день, солнце не сильно припекало, а море по-зимнему еще не поменяло цвет воды с темного на лазурный, летний. Она словно видела эту аллею из сбрасывающих цветы деревьев и себя: длинный плащ поверх тонкого белого платья. Она смеялась, да, смеялась. Но звука смеха она не помнила, словно из-за вакуума головы не поступали звуки. Его глаза: дико-холодные, прозрачные на солнце, почти белого цвета. Смех. Его смех она слышала, могла воспроизвести в своей памяти, хоть и доносился он словно с опозданием от картинки.

– Унхэ, стой! Унхэ!

– Ты чего? – голос сидящего рядом Джуна выхватил ее обратно в реальность. – Тебе плохо? Давление упало? У тебя бледное лицо.

– Не называй меня так больше, – как бы ей хотелось контролировать или хотя бы оценить свой голос в этот момент, но ее слух был на Джеджу, среди летящих лепестков сакуры, слышал прибой и смех: «Унхэ, стой!». О происходящем в реальности приходилось догадываться по выражению лица Джуна. И она не была уверена, что он ее понял или хотя бы слушал.

– Эни, ты мне нужна. Ты, Хуан, Кэн, и те ребята на стульях. Каким-то образом мы должны этому противостоять.

Как она могла противостоять какой бы то ни было силе, когда ее просто контузило от воспоминаний. Сглотнув пересохшим горлом, она смогла только сдавленно прошептать:

– Что мне надо делать?

– В этом и загвоздка: надо придумать, что делать. Я исходил коридоры их власти вдоль и поперек, встретился со всеми великими умами в разных частях нашей планеты, и никто ничего не может мне посоветовать. Вернее, себе посоветовать. А заодно и всему человечеству.

В ушах еще шумел океан, но уже не так сильно, и Анна могла разобрать слова Джуна, даже осмыслить могла:

– Какой будет сценарий этого заседания, ты знаешь? Прям четко и конкретно.

– Никто не знает, – он вздохнул, словно деревья за окном его очень разочаровали. – Сначала будут говорить о проблемах репродукции, но не долго, чтобы не заострять внимание на…

Она помогла:

– …на невозможности беременеть без помощи репродуктивных технологий?

– Да.

– Не застревай. Тут ты можешь называть вещи своими именами.

– Спасибо, – он наконец повернулся к ней и слегка коснулся ее ладони, в голосе звучала теплота.

Звук прибоя в ушах усилился, Анна тряхнула головой.

– Потом они хотели вынести на рассмотрение статистику беременностей по разным регионам мира. Естественно, Европейский регион и Северная Америка будут в лидерах. На это и сделают ставку: мол, Азия вообще скоро выродится, Африка не видела беременностей уже три года, а виноваты во всем коммерческие клиники, наживающиеся на горе человечества. И тут плавно перейдут к врачам.

– То есть к нам двенадцати?

– Да, – он вздохнул и провел рукой по волосам. – Я бы очень хотел этого всего избежать, но уже не могу сдерживать этих цепных псов. Они хотят крови.

– Нашей крови?

– Да.

– Единственных людей, которые могут дать человечеству будущее?

– Это нонсенс, правда?

Она просто кивнула, хоть Джун и разглядывал носки своих туфель на ее ковре.

– Что дальше?

– Врачей обвинят в нерациональном распределении потенциала человечества.

– А есть какое-то распределение?

Джун невесело помотал в стороны упавшей головой.

– Слушай, а если мы пообещаем им это распределение? Если мы заверим, что станем работать на их условиях? Пусть создадут списки, очередь из пар, а мы в разных точках планеты будем делать свое дело. Ведь какая нам разница, кто рожает детей, а кто – нет. Их задача будет только доставить желающих в клинику и все.

– Идея хорошая, но не новая. Они не хотят никаких клиник в принципе. Никаких врачей. Никакого ЭКО. Они хотят запретить нас. А в нынешних условиях это значит запретить жизнь. Мы слишком опасны становимся, Эни.

Анна вспомнила слова Хуана и устало откинулась на спинку дивана:

– Да, Мэривезер что-то такое рассказывал. Хорошо, что потом?

– Предложат вас судить.

– И будут судить?

Джун пожал плечами:

– А, по-твоему, сейчас ты не на судебные заседания ездишь? Вас уже судят, но без огласки.

– Ладно, что дальше?

– Помилуют, но признают виновными. Запретят заниматься вспомогательными репродуктивными технологиями. Вам и всем остальным. Это войдет поправкой в права человека.

– Права? У них есть чувство юмора.

– Да, права. Никто не будет иметь права выступать против природы. Всем уготована одна участь.

Создавалось впечатление, что он пришел просто сам с собой поговорить. Присутствие Анны требовалось только в виде присутствия. Хотя и в этом она не была уверена. Джун был озадачен, явно устал и половину слов словно так и не произнес.

– Что тебя тревожит больше: судьба человечества или врачей?

Джун медленно перевел взгляд на нее:

– Твоя судьба.

Два леденящих глаза возвращали шум волн в ее голове. Еле заставив себя, она слегка улыбнулась:

– Моя судьба – это не твоя забота, Джуни.

«Идиотка! Джуни? Ты серьезно?» – волна негодования захлестнула ее, обрушилась на щеки и уши, окрасив их ярким румянцем.

– Моя.

Две ледышки стали почти прозрачными. Не говоря больше ни слова, Джун поднялся и быстро вышел из номера. Дверь за собой он даже не закрыл.

«А в нем есть любовь к драме!» – в ушах зазвучали слова Кэна. Анна только покачала головой и захлопнула дверь номера.

Непонятным образом мир вокруг нее снова сжался вокруг них четверых. Это было замечательное время, хоть и полное боли и потерь. Но она явно не хотела возвращать все это в свою жизнь.

В их мире именно Джун был в центре, он вращал лопасти и их любви, и их дружбы, а они не сопротивлялись. Собственно, они даже не могли вообразить, что будут бороться с ним. Словно три раба они шли за господином, не задаваясь вопросами «а разве это все нормально?» и «можно ли это изменить?». Они любили его беззаветно. Для каждого из них Джун подобрал роли в своей жизни. И была у них на четверых одна судьба – его.

Неудивительно, что, когда она сбежала, Джун рассвирепел. Потому что сбежала не только она, сбежали они втроем.

Менджун был из семьи простого клерка в простом небольшом городе на западе маленькой страны, к моменту его рождения довольно богатой. Но где есть богатство, там имеются и непосильные налоги для населения, безумная стоимость недвижимости и образования. Его семья пыталась со всем этим справиться. Вернее, это делал только отец. Мать, будучи из крайне традиционной семьи, занималась домом и Джуном.

Долгожданного, вымоленного то ли в буддистском