Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

— Ты мучение и наказание мое, — как-то сказала она, худая, оплетенная трубками и датчиками, — я люблю тебя всем сердцем, Лекси мой, Лекси… но головой понимаю, что редкий ты мерзавец, бессовестный и безоглядный.

Я всегда любил людей прямых и честных. И всегда подозревал, что есть где-то у этой честности дно, опустившись до которого упрешься в непробиваемый панцирь, а за ним, предполагал, — подлинность человека, суть его и самость. Черна ли она или светла? — думал я. — Имеет ли она вообще цвет? Каково это — соприкоснуться с сущностью другого человека, которого вроде бы отлично знаешь. Не окажется ли он изнутри чужим, так и не понятым за долгие годы?..

В похвале ли, в упреке Миранды всегда чудился мне скрытый подтекст. Вот что я понял: чем лучше человек, чем чище он и открытее, тем глубже открывающаяся бездна, в которой хочется достигнуть самых запретных глубин. И то, что глубины эти могли вот-вот закрыться навеки, похоронив свои секреты, наполняло меня почти физиологическим отчаянием.

Так мы и умирали на пару, обоюдно терзаемые болью. Она — в клинике, я — в гостинице напротив. Но к ней приходили внимательные врачи и сестры, делали инъекции самых мощных опиатов, чтобы заглушить боль на несколько часов. Я же страдал непрерывно.

Наконец не выдержал. Принял самое правильное решение, запасся наличностью и в сумерках направился в клинику. В итоге все сложилось как нельзя лучше: сиделка и дежурный врач правильно поняли меня (как трудно было запихивать им в карманы белых халатов пачки купюр!) и на машине скорой помощи отвезли Миранду в местное отделение «Ментал Инк». Процедура снятия ментального отпечатка заняла три часа без малого — все время Миранда была без сознания.

Утром она смотрела на меня, будто все знала. Подозвала слабым жестом и начала разговор, которого я давно ждал, а потому слушал тихо и внимательно. От меня требовалось всего лишь нажать на маленькую зеленую кнопку.

Назавтра я проконсультировался со своим адвокатом, подписал все документы, предусмотренные протоколом эвтаназии, и поцеловал на прощание ее в сухие губы. Зеленая кнопка почему-то все не хотела нажиматься, а молодая сиделка упала в обморок.

На следующий день поставил в декодер ее только что активированный ментал-слип… Боже мой, как она была честна, как же я, мерзавец такой, мог подозревать ее в некой глубинной неискренности! Любовь моя к ней расцвела миллионами оттенков, и постиг я простую истину: если влюбляться — это задавать вопросы, то любить — это, безусловно, знать.

Когда я вывел для себя эту формулу, уже невозможно было остановиться. Я всегда любил общаться с интересными людьми, но теперь увлечение приобрело совершенно новый вектор. То, что подготовка к подлинному и окончательному постижению очередного душевного друга занимала долгие месяцы и годы, меня не смущало. Наоборот, тонкая игра в предсказание, в зондирование, в прощупывание доставляла все больше удовольствия.

Часто я сам оплачивал эту безумно дорогую процедуру — записи МС. Когда зарабатываешь сто сорок тысяч в год и живешь вполне себе скромненько, пятьдесят тысяч собираются довольно быстро. К тому же у меня, как у одного из ведущих сотрудников «Ментал Инк», скидка 50 % на запись МС, и все смотрят сквозь пальцы на то, что я за минувшие годы пользовался этой льготой не менее двадцати пяти раз. И только один раз — для себя.

Следующий дружок-приятель Никита Пригожин был сколь мне интересен, столь и крепок здоровьем. Год без малого я присматривался к нему, изучал и проверял. Страшно представить, скольких нервов и денег мне это стоило, но его болид загорелся прямо на пит-стопе точно через сорок дней после того, как я за руку отвел его в ближайшее отделение «Ментал Инк».

Анка была слишком похожа на Миранду. Настолько, что через месяц после знакомства с ней потащил ее на обследование к лучшему в Праге онкологу. Оказалось, все в порядке, вероятность такого рода опухоли (длинное и горькое на языке название) у нее минимальна. Просто не хотел повторения уже раз проигранного сценария.

Только основательно влюбившись в Анку, понял, что у меня нет ни единого шанса разгадать ее, такую сложную и противоречивую, с богатой биографией и мелкими тараканами в голове.

Она и слышать не хотела об МС. У меня же оказался на удивление скудный арсенал доводов. Раз за разом я предлагал ей деньги, говорил о присущем каждому человеку желании оставить после себя что-то для вечности или ссылался на ее больную мать. Более убедительных аргументов придумать не удавалось. Она оказалась глубоко религиозна и утверждала, что МС богопротивен и омерзителен. Я спрашивал ее, богопротивны ли фотография и holo, она кивала без тени сомнения.

Впрочем, помучившись полгода, я нашел способ, как подобраться к ней. Но это требовало очень много времени и миллион тонн терпения.

В моем кабинете один угол занимают три самых важных предмета — это пневмокресло по индивидуальному заказу, эксклюзивная модель декодера МС (с функциями быстрого поиска по образу и биографического монтажа) и стеллаж, закрытый пуленепробиваемым стеклом.

Верхняя полка занята футлярами черного дерева для хранения МС. На полированной поверхности — золотое тиснение: «Валера», «Миранда», «Никита», «Карим»… Всего два десятка томов — небольшая, но уникальная библиотека человеческих судеб. На каждом указано, сколько раз проигрывался МС и на каком оборудовании — это тоже имеет огромное значение. Футляра с надписью «Грегори» здесь пока нет, но место для него уже приготовлено.

Основная проблема — в несовершенстве технологии. Диски МС можно проиграть не больше десяти — пятнадцати раз — как записи первых фонографов на восковых валиках. Просто никто не заинтересован в совершенствовании технологии — ни те, кто продает МС голливудских звезд, ни скорбящие родственники покойных.

Мне диски доставались уже не раз пользованными — это сразу чувствовалось; будто ложишься в постель, в которой до тебя ночевало несколько человек. Записи прокручивали члены семьи, друзья, коллеги по работе — конечно, не все целиком, только избранные места (ведь самый распространенный интерес — что покойный думал о его драгоценной персоне).

На нижней полке стеллажа стоят шестнадцать одинаковых матово-черных сосудов с выгравированными именами. Это их пепел — тех, кого хватило настойчивости выпросить, купить, выкрасть. Его тоже нужно расходовать экономно.

О, друг мой Грегори! Запись закончилась в девятом часу вечера, и я, обремененный десятилетиями твоих бесценных воспоминаний, мыслей, чувств, поднес к губам слабую руку и облизал пальцы от последних въевшихся в кожу крупинок твоего праха с легким солоновато-мыльным привкусом.