Глаза Гейзенберга - Фрэнк Херберт

– Вы говорите как безумец, – прошептал Келексел.

«А, так мы перешли в открытое наступление? – отметил про себя Фраффин. – Может, я зря церемонюсь с этим недоумком? Может, пора ему прямо сказать, что он попался?»

Однако режиссер уже не мог остановиться, захваченный яростью.

– Безумец? – злорадно переспросил он. – Вы утверждаете, что мы, хемы, бессмертны? Да мы только и делаем, что омолаживаемся. Мы просто достигаем определенной точки и замораживаем себя перед окончательным разрушением. На какой стадии развития, хем Келексел, мы себя замораживаем?

– Стадии? – Инспектор непонимающе уставился на Фраффина. Слова режиссера жгли, как горящие головешки.

– Именно! На стадии зрелости? Как бы не так! Для зрелости нужно сначала расцвести. Мы не цветем, Келексел.

– Я не…

– Мы не создаем ничего прекрасного, достойного восхищения, ничего, в чем проявилась бы наша сущность! Мы не цветем.

– Я произвел потомство!

Фраффин загоготал. Немного успокоившись, он посмотрел на разгневанное лицо инспектора и сказал:

– Семя без цветка, вечная незрелость, производящая вечную незрелость… И вы этим кичитесь? Какая же вы посредственность, Келексел! Запуганная пустышка.

– Чего мне бояться? – возмутился инспектор. – Вы мне не страшны! Смерть мне не страшна.

– Кроме как изнутри, – сказал Фраффин. – Смерть не настигает хемов, кроме как изнутри. Мы суверенные личности, бессмертные крепости индивидуализма, выдерживающие любой натиск… за исключением самих себя. В каждом из нас прячется зерно прошлого, шепчущего нам: «Помнишь? Помнишь то время, когда мы умели умирать?»

Келексел вскочил с кресла и уставился на Фраффина.

– Вы спятили!

– Сядьте, посетитель! – гаркнул режиссер и подивился сам себе. «Зачем я его провоцирую? Чтобы оправдать то, что собираюсь сделать? А если так, то я должен дать ему против себя какой-нибудь козырь – хоть как-то уравнять наши силы».

Келексел вновь опустился в кресло. Ему пришлось напомнить себе, что хемы в основном защищены от самых причудливых форм безумия, но кто знает, каким стрессам подвергаются те, кто живет на отшибе, да еще в постоянном контакте с аборигенами. Нервные срывы на почве скуки так или иначе грозили всем хемам; возможно, недуг Фраффина был как раз из этой области.

– Давайте-ка проверим, есть ли у вас совесть, – сказал режиссер.

Предложение было настолько неожиданным, что Келексел вытаращил глаза. Он уловил в словах Фраффина угрозу, и у него заныло под ложечкой.

– От нас же не убудет? – продолжал Фраффин. Перед этим кто-то принес вазу с розами и поставил на шкафчик за столом. Фраффин оглянулся на розы – они полностью раскрылись; их сочные, кроваво-красные лепестки опадали, словно гирлянды на алтаре Дианы.

«Не подурачиться нам больше в Шумере, – подумал он. – Не поерничать, разбавляя глупостями мудрость Минервы».

– Вы о чем? – спросил Келексел.

Вместо ответа Фраффин повернул рычаг под столом. Его пановид включился, пересек комнату, как огромный зверь, и застыл справа от режиссера, где оба хема могли лицезреть сцену.

У Келексела пересохло во рту. Развлекательная машина казалась чудовищем, способным наброситься без предупреждения.

– Вы очень предусмотрительно обеспечили свою питомицу такой игрушкой, – проговорил Фраффин. – Интересно, что она сейчас смотрит?

– Какое нам дело? – нахмурился Келексел. Он испытывал злость и неуверенность и знал, что голос его выдавал.

– А вот взгляните. – Режиссер придвинул панели управления к себе и любовно коснулся клавиш.

Перед ними возникла комната, довольно типичная для этой планеты: длинная и узкая, с бежевыми стенами и выцветшим бежевым потолком. Вплотную к паровому радиатору, шипящему под окном с красно-белыми шторами и решеткой, стоял дощатый стол со следами погашенных о него окурков.

За столом напротив друг друга сидели двое мужчин.

– Тот, что слева, – пояснил Фраффин, – отец вашей питомицы, а справа – самец, с которым она собиралась сношаться перед тем, как мы вмешались и забрали ее для вас.

– Безмозглые, никчемные дикари, – фыркнул Келексел.

– Однако на них-то она сейчас и смотрит, – заметил Фраффин. – Это экран ее пановида… о котором вы так кстати позаботились.

– Ей тут очень нравится, – уверенно сказал Келексел.

– Тогда почему бы вам не выключить манипулятор? – съязвил Фраффин.

– Как только завершится ее перевоспитание, – ответил инспектор, – она будет счастлива служить хему и поймет, как ей повезло.

– Разумеется, – ответил Фраффин. Он не сводил глаз с профиля Анди Терлоу. Губы доктора двигались, но звука не было. – Именно поэтому ее так привлекает сцена из моей новой постановки.

– Разве в этой сцене есть нечто особенное? – пожал плечами Келексел. – Может, моя питомица просто ценит ваше мастерство.

– Действительно, – отозвался Фраффин.

Келексел присмотрелся к аборигену слева. Неужто ее отец? Полуопущенные веки, грубые черты явно замкнутого в себе существа. С натяжкой он мог бы сойти за огромного хема. Как этот бугай произвел на свет такое изящное и грациозное создание?

– Ее избранник – местный врачеватель, – изрек Фраффин.

– Врачеватель?

– У них это зовется «психолог». Послушаем?

– Как вы сами сказали, от нас не убудет?

– Вот именно, – кивнул Фраффин, прибавляя звук.

– Даже забавно, – проговорил Келексел упавшим голосом. Зачем его питомице смотреть на свое прошлое? Бередить душу?

– Тсс! – шикнул на него Фраффин.

– Что?

– Слушайте!

Терлоу склонился над столом, перебирая бумаги. Сенсорная сеть окутала Фраффина и Келексела, на них пахнул затхлый, полный пыли и каких-то неведомых ароматов воздух.

Со сцены донесся гортанный голос Джо Мерфи:

– Не ожидал, Анди. Я слышал, у тебя случился сердечный приступ?

– Однодневный грипп, – ответил Терлоу. – Сейчас он у всех.

(Фраффин усмехнулся.)

– От Рут новостей нет? – спросил Мерфи.

– Нет.

– Опять ты ее упустил, а я ведь просил о ней позаботиться. Что ж, видимо, все женщины одинаковые.

Терлоу поправил очки, поднял глаза и в упор посмотрел на хемов.

Келексел ахнул.

– Как вам это нравится? – спросил Фраффин.

– Иммутант! – выдохнул Келексел, а про себя подумал: «Ну все, режиссер, ты попался! Являть иммутанту свою съемочную команду!» – И он до сих пор жив?

– На днях мы дали ему почувствовать нашу силу, – ответил Фраффин, – но уничтожать совсем пока не хочется – уж больно он забавный.

Мерфи кашлянул, и Келексел откинулся в кресле, всматриваясь, вслушиваясь. «Тогда уничтожь себя, Фраффин», – подумал он.

– Тебя бы сюда поместить, вот где не заболеешь. На тюремной диете я даже поправился. Поразительно, насколько я втянулся в здешний распорядок.

Терлоу вновь принялся за документы. Келексел, едва дыша, завороженно смотрел на действия существа и чувствовал, как растворяется в нем, превращаясь в сплошной комок восприятия. При этом его не отпускала мысль: «Что ей до этих персонажей из прошлого?»

– Дела, стало быть, идут неплохо? – спросил Терлоу, кладя перед Мерфи стопку карточек с чернильными кляксами[31].

– Ну, несколько затянуто, – сказал Мерфи, стараясь не смотреть на карточки. – Тут скучновато.

– Но в общем, вам тюрьма