Леонид Юзефович - Поиск-83: Приключения. Фантастика

— Каза-арма, — со значением сказал Семченко, и она поняла, улыбнулась. Лица ее он не видел, но угадал — улыбнулась, и это было обещанием счастья.

Кадыр щелкнул выключателем, прямой розовый луч наискось пересек пустое пространство сцены, овалом уперся в лепнину потолочного бордюра.

Розовый луч, Казароза, розовый домик.

Семченко вспомнил, что кирпичи на фасаде Стефановского училища покрыли недавно розовой краской, и от всех этих совпадений тревожно заныло сердце. Все это было не просто так, конечно.

— Зинаида… Казароза, — с оттяжкой после каждого слова объявил Линев. — Романсы на эсперанто!

— Подержите пока. — Она надела на руку Семченко ремешок сумочки, взошла на сцену и остановилась в луче, на окраине розовой дорожки.

Линев тронул клавиши, и она запела:

Эн вало Дагестана дум вармхоро…

Тут же все бешено зааплодировали. Семченко победно оглядел зал, подмигнул Вадиму и вдруг увидел лицо Альбины Ивановны, странно не соответствующее общему настроению. Зал тонул в полумраке, но Альбина Ивановна стояла рядом, возле лампы. С другого конца трубы, сквозь отверстие у зажима бил тонкий белый лучик, и в этом лучике лицо ее, круглое и молодое, казалось удлиненным, жестким.

Дождавшись тишины Казароза благодарно кивнула — волосы посеклись в луче — и начала снова:

Эн вало Дагестана дум вармхоро.Сенмова кушис ми кун бруста вундо…

«Выучила», — с гордостью подумал Семченко, слушая, как старательно выпевает она незнакомые слова, которые в ее устах особенно походили на испанские. Каждое в отдельности она не понимала, но все вместе знала, конечно, чувствовала, где о чем.

«В полдневный зной, в долине Дагестана, с свинцом в груди лежал недвижим я…»

Тепло и чисто звучал ее голос, а за окнами, за пыльными шторами, угасал день, и город затихал на берегах великой реки. Мохом и плесенью зарастали в бревенчатых стенах дырки от пуль, подергивались дымкой воспоминания, ржавели вывески на Торговой улице, наступала ночь. А Семченко смотрел, как шевелятся ее губы, выговаривая чужие, милые слова, и вспоминал лесную ложбину под Глазовом, где год назад и он лежал со свинцом в груди, недвижим. Кто знает, может быть, ей тоже снилась тогда эта ложбина, поросшая медуницей и иван-чаем, струя крови, что чернит гимнастерку.

«…лежал в ложбине той»…

Вдруг — из глубины зала — голос:

— Кому продались, контры?

И выстрел.

Голос Кадыра:

— Свет!

Крики, топот, грохот отшвыриваемых стульев. Еще выстрел. Еще. Свело судорогой щеку, словно пуля пролетела совсем рядом. Тени мелькнули в луче. Семченко зацепил ногой провод, вилка упала на пол, и луч исчез.

Рванули ближнюю штору. Зажглось электричество.

Ванечка метнулся мимо — тонкий, быстрый, лицо серьезное. Потом все заслонилось людьми. Семченко отбросил одного, другого, пробился вперед и замер.

Казароза лежала на спине — рот полуоткрыт, одна рука закинута за голову, юбка задралась, открывая край чулка. Кровь, пузырясь, заливала шею, блузку с ее пуговичками и мережками, пятнами оплывала на отворотах жакетки.

Кто-то наклонился, одернул юбку, прикрыв обнажившуюся выше колена ногу, и только с этим движением Семченко все наконец понял. Стало душно. Он пошарил рукой по груди, ища воротник гимнастерки, но не нашел.

5

По мостовой, сметая щетками мусор, двигалась уборочная машина. Занятия в школе уже кончились, у крыльца галдела ребятня, старшеклассники курили за углом, и Вадим Аркадьевич понял вдруг, что Семченко-то ушел. Тогда он вернулся в школу, поговорил с Майей Антоновной и выяснил, что Николай Семенович остановился в гостинице «Спутник», в триста четвертом номере, а завтра к шести часам придет в школьный музей на встречу с городскими эсперантистами.

Вадим Аркадьевич заторопился домой. Вдруг Семченко попробует разыскать его через адресный стол? Дома все было прибрано, пыль вытерта, газеты на подоконнике в его комнате сложены стопкой. Невестка любила порядок и прибиралась в квартире ежедневно, при любых обстоятельствах. Иногда казалось, что даже в день его смерти уборка будет проведена по всем правилам.

Вадим Аркадьевич подошел к окну, начал перебирать газеты, выискивая свою. Пока не вышел на пенсию, работал в заводской многотиражке, и газету до сих пор присылали на квартиру, что составляло предмет его гордости, ни сыном, ни невесткой не разделяемой.

Внезапно автомобильный выхлоп с улицы гулко ударил в стекла.

Проснулся Вадим, когда хлестнул первый выстрел, и поначалу, спросонья, ничего не мог понять. Вокруг повскакали с мест, закричали. В темноте несколько человек пробежали в конец зала. С коротким визгом распахнулась дверь. Дробь шагов сыпанула по ступеням. Наконец отдернули штору, зажгли свет. Вадим обернулся — в проходе мужчины навалились на курсанта, Осипов выжимал у него из руки наган. Курсант запрокидывал покрасневшее лицо, извивался всем телом и орал, надсаживаясь:

— За что кровь проливали? Контры-ы! Изувечу гадов!

Потом Вадим увидел Семченко. Тот бежал от сцены, опрокидывая стулья, — глаза невидящие, бритая голова по-бычьи наклонена вперед, в руке дамская сумочка. Добежал, почти без взмаха саданул курсанту в подбородок. Голова у курсанта мотнулась, он отлетел к стене и, распластавшись по ней, стал сползать вниз. Семченко сгреб его за грудки, поддернул и хотел еще раз ударить, но Вадим, набежав сзади, помешал — обхватил за руки. Не оборачиваясь, Семченко спиной отбросил его. Вадим успел ухватиться за сумочку, заклепки с треском отскочили, и он повалился на стулья, потерянно сжимая черный баульчик из лаковой кожи. Ремешок остался у Семченко.

— Что случилось? — Вадим дернул за пиджак Осипова.

— Казарозу убили, — сказал тот. — Господи!

И Вадима осенило: курсант этот!

Семченко оглянулся, ища сумочку, и прямо перед собой, на уровне живота, увидел ствол револьвера. Равнодушно скользнул по нему взглядом, дальше по руке к плечу — револьвер держал Ванечка. А сбоку уже маячил плотный мужчина:

— Гражданин Семченко, вы арестованы… Отойдите в сторону. — Голос звучал распорядительно и властно, электрический свет отливал на плечах кожаной куртки.

Семченко весь как-то обмяк, ссутулился — никогда он таким не бывал, руки обвисли вдоль туловища.

Того, в кожанке, Вадим знал немного — Караваев его фамилия, из губчека. Неделю назад редактор Пустырев велел отнести туда анонимное письмо, пришедшее в редакцию, — о том, что на паровозном кладбище скрываются дезертиры. Тогда и познакомились. Но Ванечка-то почему при нем? Да еще с револьвером!