Ярослав Смирнов - Цитатник бегемота

- Короче, профессор. - В голосе эсэсовца дерево уступило место стали. - Я не позволю вам оскорблять ни меня, ни моих солдат. Они - это лучшее, что могли дать Люфтваффе и СС, а я...

- А действительно, - перебил его Иван. - Профессор, мне тоже интересно, в чем я тут вам помог?

Фон Кугельсдорф вздохнул - как показалось Ивану, несколько лицемерно.

- Значит, и вы, Курт, не понимаете...

Он вздохнул еще раз, но, бросив взгляд на надутого Кляйна, заговорил:

- Иисус Навин - один из славнейших иудейских рыцарей, коих в истории было ровно трое...

- Но-но-но, - перебил его Кляйн. - Профессор, вы, похоже, совсем с ума сошли? Какие...

- Не перебивайте меня! - обозлился вдруг профессор. - Неуч вы и невежда! Германская рыцарская традиция насчитывает трех великих иудейских рыцарей, трех язычников и трех христиан! И это знает любой, по крайней мере любой грамотный член СС!..

Кляйн открыл было рот, но тут же закрыл его и потупил взор. Иван готов был поклясться, что оберштурмбаннфюрер собирается покраснеть.

Профессор некоторое время ждал от Кляйна возражений, не дождался и продолжил тоном ниже:

- Так вот, было три рыцаря из иудеев... Об их деяниях мы знаем из Библии. Первым из них был Иисус, сын Навина...

- Действительно, - пробормотал Кляйн, - теперь я что-то начинаю припоминать...

-...который прославлен тем, - продолжал профессор невозмутимо, - что, приняв от Моисея бразды правления сынами Израилевыми, повел их в землю, которую дал Он им... И много земель было захвачено, и много городов разрушено... в том числе и Иерихон.

- А при чем тут я? - спросил Иван.

Профессор внимательно посмотрел на него. Ивану показалось, что темная пустота, спрятавшаяся было в глубине его глаз, снова готова явить себя миру.

- Слышали ли вы, дорогой барон, - негромко спросил профессор, - как зовут нашу хозяйку?

Иван отвел взгляд. При упоминании об этой женщине неприятный холодок шевельнулся в его душе.

- Слышал, - буркнул он неохотно. - И что?

- Ее зовут Рахав, - сказал профессор. - Иначе - Раав... И все погибнут в проклятом городе Иерихоне, кроме нее и тех, кто будет в доме ее...

Ивана передернуло.

Голоса, поселившиеся в его голове, снова пробудились, настойчиво нашептывая, убеждая и успокаивая: они звенели и шипели, гудели, бухали, стонали, говорили: их было много, и они предлагали ему выбрать... Они манили за собой, звали и увещевали: Иван чувствовал себя то мелким и ничтожным, то значительным и сильным; он то проваливался в ледяную бездну, то взлетал высоко-высоко; он был невесомым и тяжелым, прозрачным и непроницаемым, он пытался уйти - и снова возвращался, пусть и ненадолго...

Он вернулся в дом, приютивший его; бессмысленная тоска, одолевшая было, ушла, что-то прогнало ее, пусть и на время.

Профессор смотрел на него так, словно вместе с ним слышал эти самые настойчивые голоса.

Дудки, подумал Иван, злобно глянув на фон Кугельсдорфа. Опоили небось гады меня чем-то... ну ничего! Спецназ просто так не сдается... Я вам устрою доставку этого самого талисмана по назначению!..

Он улыбнулся и расправил плечи, с радостью осознав себя солдатом великой армии. Мы еще повоюем, подумал он с бешеным весельем и посмотрел на немцев.

Им, казалось, не было до него никакого дела.

Иван открыл было рот, чтобы заговорить с профессором, но тут появилась сама хозяйка.

- Я приготовила вам ночлег, - сказала она, глядя на Ивана и улыбаясь. Комнаты наверху...

- Мы пробудем у вас шесть дней, - сказал профессор и дернул щекой. Деньги заплатим сейчас...

С этими словами он высыпал из кошеля горсть серебряных монет. Брови хозяйки поползли вверх.

- Вы и вправду богаты, чужеземцы, - весело сказала она. - Не беспокойтесь, за свои деньги вы получите все, что пожелаете...

Прошел один день, потом другой, потом - третий... Они почти не выходили в город. Только один раз Иван, профессор и Кляйн поднялись на стену, чтобы посмотреть на войско, осадившее Иерихон.

Настроение горожан менялось. Сначала в их сердца вселился страх при виде многочисленного войска, потом же, увидав, что противник медлит, осажденные приободрились. Недоумение у них вызвала странная процессия, изо дня в День ходившая по периметру стены и оглашавшая все вокруг пронзительным звуком труб, но потом это недоумение прошло, уступив место насмешкам.

А звуки труб тем временем становились все настойчивее и настойчивее, проникая сквозь стены в самый город, наполняя дрожью дома, заставляя трепетать деревья и разгоняя птиц с помоек, принося тревогу и неуверенность, помрачая разум...

Иван и немцы стояли на стене, глядя вниз - туда, где раскинулись шатры осаждающих, где в лучах яркого солнца остро блестели наконечники копий и медные бляхи на щитах воинов грозной армии; воины стояли, опаляемые полуденным светилом, стояли молча, неподвижно и уверенно.

- Идут, - негромко сказал Кляйн.

Показалась процессия, обходившая город. Звуки труб стали нестерпимыми для уха, проникли в мозг, в сердце, в желудок. Иван почувствовал, как волосы на его голове зашевелились.

- Смотрите, - неожиданно сказал профессор, указывая куда-то рукой. - Вот он, Иисус Навин!..

Иван поглядел туда, куда указывал профессор. Впереди процессии шли вооруженные люди, за ними - семеро в ярких одеждах, очевидно, священники: они-то и трубили в трубы, - Да где же? недовольно спросил Кляйн.

- Вот, вот, - быстро заговорил фон Кугельсдорф - трубачи... видите ковчег завета!.. А за ним, сразу за ним...

Иван всмотрелся.

Шел человек, высокий, пожилой, с горделивой осанкой. Ветер развевал его длинные белые волосы, трепал полы одежды.

- Солнце отдыхало, угнездившись на мече его, - пробормотал профессор.

Он умолк и провел рукой по волосам. Иван удивился: раньше он не замечал у Кугельсдорфа такого жеста.

-Да, - продолжал профессор, - это он... Когда Моисей вывел евреев из Египта, то был уже не в силах вести их дальше, и призвал он тогда Иисуса, и возложил Моисей на него руки свои, и преисполнился Иисус духа премудрости, и повиновались ему сыны Израилевы, и делали так, как повелел Господь Моисею...

- Евреи, - с досадой сказал Кляйн, - опять эти евреи.

Профессор улыбнулся и умолк. Иван глянул на обоих с интересом.

- Пойдемте, - после паузы сказал Кляйн. - Нас ждут.

- Завтра- седьмой день, - тихо, как бы про себя, сказал профессор. Иерихон будет взят и разрушен...

Оберштурмбаннфюрер сильно поморщился, но промолчал.

В этот вечер жители города были как-то по-особому, нездорово веселы. Кругом было шумно; тут и там раздавались хмельные песни, хохот, громкие крики. Весь город был ярко освещен: факелы горели повсюду, и в их колеблющемся свете мелькали неверные изломанные тени. Казалось, люди напоказ выставляли небрежение опасностью, темнотой и страхом. Единственные, кто не стеснялся бояться, были животные. Собаки, которые все последние дни выли, не переставая, вдруг умолкли и затаились; напротив, домашняя скотина впала в буйство. Коровы мычали без перерыва, жалобно и страстно; овцы беспокойно блеяли, волнуясь в своих загонах; ослы орали дурными голосами, словно хотели сами себе разорвать легкие... А птиц уже давно не было в городе...