Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

Все проследовали в столовую и сели за большой обеденный стол. Только Пингвин, гордо выпрямившись, будто трость проглотил, прохаживался вдоль стен и восхищенно, словно впервые видя, разглядывал на гобеленах сцены поединка Давида и Голиафа и рукой знатока поглаживал роскошную гнутую мебель времен Марии-Терезии.

— А я был в низах, в Праге! — выпалил гофрат фон Ширндинг, прикладывая ко лбу аршинный носовой платок в красно-желтую крапинку. — И не преминул постричься.

Он сунул палец за воротник, как бы почесывая шею.

Эту новость как свидетельство неукротимо буйного роста волос он обыкновенно сообщал раз в четыре месяца — будто никому не было известно, что он носил парики, попеременно с длинным и коротким волосом, — и всегда в подобных случаях слышал изумленный шепоток. Но на этот раз — никакого почтения: всех шокировало упоминание места, где он побывал.

— Что-что? В низах? В Праге? Вы? — остолбенев, ужаснулся лейб-медик Флюгбайль.

— Вы? — не веря ушам своим, вторили барон и графиня. — Там? В Праге?

— Так… надо ж было… мост… перейти! — обретая дар речи, но запинаясь произнесла графиня. — А кабы он рухнул?![30]

— Рухнул!! Помилуйте, сударыня! Не приведи Господь! — хрипло запричитал барон. — Чур меня! Чур!

Он подошел к каминной нише, перед которой еще с зимней поры лежало полено, трижды сплюнул и бросил его в холодный камин.

Божена, служанка, в драном халате, косынке и с босыми ногами — как это заведено в старых патрицианских домах Праги, — появилась с великолепным тяжелым блюдом из чеканного серебра.

— Ага, бульон с колбасками! — пробормотала себе под нос графиня и с довольным видом опустила лорнет. Пальцы служанки в великоватых для нее лайковых перчатках едва не омывались бульоном, и старуха приняла их за колбаски.

— Я ездил на трамвае, — задыхаясь, доложил гофрат, все еще взволнованный пережитым приключением.

Барон и графиня обменялись взглядами: так мы ему и поверили. А лейб-медик сидел с окаменевшим лицом.

— Лет тридцать назад я последний раз был внизу, в Праге, — простонал барон и, мотая головой, повязал себе салфетку, кончики которой стали как бы продолжением ушей, придавая ему сходство с большим напуганным зайцем. — В те дни, когда мой брат был со святыми упокоен в Тынском храме.

— А я за всю жизнь ни разу не спускалась в Прагу, — с дрожью в голосе сказала графиня Заградка. — Я бы с ума там сошла. На Староместской площади казнили моих предков!

— Но когда это было, почтеннейшая? В Тридцатилетнюю войну, — попытался успокоить ее Пингвин. — Дела давно минувших дней.

— Полно вам. Для меня это как сегодня. А все проклятые пруссаки!

Графиня тупо уставилась в тарелку, обескураженная тем, что в ней нет ни одной колбаски, и, подняв лорнет, обшарила взглядом весь стол в поисках похитителя.

Но тут же впала в глубокую задумчивость.

— Кровь, кровь, — тихо закрякала она. — А вы знаете, как она брызжет, когда человеку отсекают голову… Вам не страшно, господин гофрат?! Что, если бы внизу вы попали в пруссачьи лапы? — уже возвысив голос, обратилась графиня к фон Ширндингу.

— Какие там лапы, сударыня, — подал голос Пингвин. — Мы с пруссаками рука об руку — я имею в виду теперешних пруссаков, с коими нас связал союз в войне против русских («Вот именно связал!» — веско вякнул барон Эльзенвангер), и мы ведем ее плечом к плечу. А он… — Пингвин деликатно умолк, заметив ироничную, скептическую улыбку на лице графини.

Разговор пресекся. И в течение получаса тишину нарушало только позвякивание ножей и вилок и легкий застольный шум, когда босая Божена подавала новые блюда.

Барон Эльзенвангер вытер салфеткой губы.

— Ну что ж, господа! А теперь прошу к другому столу, вист…

Какой-то замогильный, протяжный вой пробился сквозь летнюю ночь в окна залы и прервал речь хозяина…

— Йезус Мария… Это же зловещий знак. Смерть бродит вокруг дома!

— Тихо, Брок! Цыц, кабыздох проклятый! — донесся из парка приглушенный голос слуги, прежде чем Пингвин раздвинул атласные шторы и открыл стеклянную дверь, ведущую на веранду.

Поток лунного света хлынул в залу, и под натиском прохладного, напоенного ароматом акаций ветерка затрепетали и начали гаснуть огоньки свечей в хрустальных люстрах.

За парковой стеной расплывалась красноватая дымка выдыхаемого Прагой чада, там, внизу, на том берегу Влтавы, а по узкому, не шире ладони, карнизу стеньг медленно шагал какой-то человек с неестественно прямой спиной и вытянутыми, как у слепого, руками.

Призрачная фигура, временами пропадавшая в черном кружеве ветвей, казалась то гроздью капель лунного света, то воспарившим над мраком существом с четкими очертаниями.

Императорский лейб-медик Флюгбайль отказывался верить глазам, он уж было подумал, что все это лишь сон, но внезапный яростный лай вывел его из забытья. Тут раздался пронзительный крик, и Пингвин увидел, как фигура на стене покачнулась и мгновенно исчезла, словно ее сдуло бесшумным ветром.

По треску и шуршанию ветвей он догадался, что человек упал на землю в парке.

— Убийцы! Грабители! Стража! Позвать стражу! — завопил фон Ширндинг, вскочив со стула с душераздирающим криком. Наперегонки с графиней он бросился к двери.

Константин Эльзенвангер со стоном бухнулся на колени, уткнул лицо в подушку кресла и, продолжая сжимать в руке ножку жареной курицы, начал нашептывать «Отче наш».

Повинуясь зычным командам лейб-медика, который, подобно гигантской птице, размахивал в темноте своими бесперыми крыльями над перилами веранды, из домика привратника в парк прибежали слуги с допотопными фонарями и принялись, перекрикивая друг друга, обшаривать заросли.

Брок, вероятно, уже обнаружил злодея, поскольку лаял теперь громко и с выжидательными паузами.

— Ну что, дождались прусского казака? — сердито кричала в распахнутое окно графиня, которая с самого начала не выказала ни малейших признаков страха или волнения.

— Матерь Божья, он же шею сломал! — жалостливо заголосила Божена.

Безжизненное тело незваного гостя вынесли из мрака, сгустившегося у основания стеньг, и бросили на газон против окна, как раз на полоску света.

— Тащите его наверх. Да побыстрее. Пока он не истек кровью, — невозмутимо и бесстрастно распорядилась графиня, не обращая внимания на визгливые протесты хозяина дома, который настаивал на том, чтобы мертвеца сбросили с обрыва за стеной, а то, упаси Господи, еще оживет, каналья.

— Или тогда уж несите его хотя бы в галерею, — взмолился Эльзенвангер, при этом ему удалось затолкать графиню и Пингвина, прихватившего канделябр, в зал предков и прикрыть за ними дверь.

Никакой мебели, кроме резных стульев с золочеными спинками да одного-единственного