Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Мэйнон задумался.

— И ради этих маленьких… м-м… одолжений ты воздержишься от распространения грязных сплетен?

Я кивнул.

Судья барабанил пальцами по столу, затем заговорил с чуть большей уверенностью:

— И все же у тебя нет доказательств. А что касается показаний шлюхи, — поверь, ты очень быстро убедишься — никто не возьмет их в расчет. Фальшивая монета даже в наше неспокойное время остается фальшивкой.

— Верно. Но люди в тавернах никогда не откажутся послушать историю-другую за кружкой эля. Я знаком со многими трактирщиками от Уолшема до Кембриджа и, поверьте, умею рассказывать занимательные истории. К тому же теперь я знаком и с Вельмутом Хаксли — спасибо, что представили меня. Интересно, поверит ли мне этот благочестивый человек? На днях заеду к нему поделиться новостями.

— Тредуотер, ты хоть понимаешь, что теряешь мое покровительство, а взамен получаешь опеку над шлюхой? — Судья пристально посмотрел на меня, скривив рот в презрительной ухмылке.

— Она не шлюха.

Помолчав, Мэйнон вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Договорились. Но не вздумай обращаться ко мне в следующий раз, когда тебе понадобится помощь. Ты израсходовал свой кредит, мальчик.

Глава 18

Мир замер и погрузился в тишину. Пока я спускался в подземелье с бумагой, на которой Мэйнон с неохотой нацарапал свою подпись, небо очистилось от низких ватных облаков. Бледная луна освещала припорошенную снегом землю, бегущую под копытами коня. По обеим сторонам дороги тянулись бесконечные поля, пустые и унылые. Над головой в черном небе мерцали морозные звезды. Мир в эту ночь мог быть сотворен заново — такой свежестью и чистотой дышало все вокруг.

Теперь, когда Мэри сидела передо мной в седле, я ощущал давно забытое чувство умиротворения. Она не проронила ни слова с тех пор, как мы покинули тюрьму, даже после того, как я рассказал, каким образом удалось освободить ее. Казалось, она настолько привыкла находиться в компании собственных мыслей, что иного общества ей и не требовалось. Мэри мерно покачивалась в такт движениям лошади. На ней было тонкое платье, но теплый плащ, полами которого я закутал мою спутницу, согревал нас обоих. Мы миновали несколько мостиков над канавами, рощицу, где ветви деревьев были густо облеплены инеем, а Мэри по-прежнему молчала. Я искренне восхищался ее умением пребывать в тишине.

Возле пустоши Белая Лошадь мы повернули на юг. Поначалу я намеревался проехать еще милю к востоку и заглянуть в имение к Резерфорду, но затем передумал. Мысль об Эстер сводила меня с ума, хотелось как можно скорее оказаться на ферме. Однако наше путешествие домой занимало больше времени, чем дорога в Уолшем, поскольку теперь Бену приходилось нести двоих.

— А знаешь, я не отказался бы выслушать твою историю, — прервал я молчание, когда мы выехали к реке и двинулись вдоль берега, удаляясь от города в сторону моря. — После моего возвращения домой… у нас там полная неразбериха. Думаю, немного правды не помешает.

Я почувствовал, как напряглись ее спина и плечи. Затем она заговорила тихим голосом:

— Это история, в которую я и сама с трудом верю. Сомневаюсь, что ты поверишь в нее.

— Разве мои поступки не доказали обратное? Да, поначалу я вел себя как самоуверенный дурак, но сейчас, думаю, настало время начать доверять друг другу.

— Очень хорошо, — согласилась она. — И с чего же мне начать? — Слова Мэри звучали многообещающе, но на самом деле — я чувствовал это — она все еще не доверяла мне, ее тон был резким и настороженным.

— С самого начала. Кто ты и откуда?

— Из Лондона. Мой отец был кузнецом. Он считался искусным мастером, его работа пользовалась спросом. В то время моя семья жила в достатке.

— Как звали твоего отца?

— Эдвард Мур. Мы жили в Саутуарке[49]. Помню, как у нас любили травлю быков[50]. Собаки вцепляются в животное мертвой хваткой… Ну ты знаешь. Я ненавидела это развлечение. Но вообще-то я немного помню из тех времен. Мне было девять, когда мы переехали в Клеркенуэлл[51], потому что отец боялся чумы[52]. И оказался прав. Примерно через год он заболел сам, а за ним и мать. Оба ушли в считанные дни. У меня на руках остался малютка Генри. Да я и сама была еще ребенком. А отец… он увлекся азартными играми и пустил на ветер почти все наши сбережения.

Мэри говорила ровным деловитым тоном, но за ее напускным спокойствием скрывалась боль.

— И как же вы жили?

Когда Мэри упомянула чуму, я вспомнил Элизабет, но воспоминание было коротким и быстро исчезло. Даже черты ее лица стерлись из моей памяти — то, что я считал любовью, оказалось мимолетным увлечением, которое схлынуло, как морской прилив.

— Я побиралась, — просто ответила она. — Держала на руках младенца и просила милостыню. Пока Генри был маленьким, мы справлялись, но потом он подрос и уже не вызывал прежней симпатии у прохожих. Подавать стали хуже, и мне пришлось искать другие способы, как прокормить его и себя. — Мэри пожала плечами. — И тогда я овладела кое-каким ремеслом.

— Каким ремеслом?

Она помолчала, затем набрала полную грудь воздуха, словно решившись быть честной до конца, и заговорила:

— Отец научил меня обращаться с металлом и разбираться в разных сложных механизмах: например, чинить часы. Ну а когда настала нужда, я поняла, что могу найти моим знаниям несколько иное применение.

— Что за применение?

— Отмычки.

Когда я, потеряв от изумления дар речи, не ответил, Мэри рассмеялась:

— Ну да, я стала воровкой. Но заниматься таким ремеслом в Лондоне было бы слишком рискованно. Поэтому мы с Генри переезжали из города в город. Я присматривала богатые имения или дома зажиточных фермеров, вроде твоего, и обчищала их. Так мы добрались до Нориджа. Однако таскать за собой Генри становилось неудобно. Я решила поискать место, где мы могли бы поселиться. Люси предложила нам крышу над головой. Само собой, она хотела, чтобы я работала на нее, но раздвигать ноги для вонючих мужланов, которых она называла «клиентами», я не желала. И мы договорились: я отдаю ей половину своей выручки, а она в мое отсутствие присматривает за Генри. Я назвалась вымышленным именем: не хотела, чтобы дурная слава борделя Люси Беннетт тянулась за нами, поскольку все еще надеялась, что однажды мы с братом уйдем оттуда и начнем новую жизнь.

— Люси держала слово?

— По большей части да. Хотя Люси не переставала твердить, как сильно ее клиенты интересуются мной и что такая «чистая» девушка, как я, могла бы удовлетворить запросы таких развратных дураков вроде Мэйнона, которые не могут отказать себе в удовольствии посетить бордель, но при этом опасаются оспы и французской болезни[53]. Но я не собиралась становиться игрушкой для ее клиентов. Я видела, что они делают с девочками и сколько лекарств потом уходит на то, чтобы лечить их. Видела и младенцев, появляющихся на свет слабыми и больными, которые умирали через несколько дней после рождения. Нет, такая жизнь была не по мне.

— И ты предпочла воровать? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.

— Предпочла? — Мэри откинула голову и расхохоталась. — Предпочла пробираться в дома богатеев, задабривая их сторожевых псов кусками мяса, и улепетывать от ночных сторожей, которым случалось набрести на незапертую дверь и заподозрить неладное? Постоянно рисковать, зная, что если однажды меня схватят, то вздернут на виселице. Да, предпочла это грязным объятиям мужчин, один за другим приходящих в мою комнату, и ранней нищенской смерти — да, я предпочла воровать. А кто выбрал бы иное? Подумай, прежде чем судить меня. К тому же я хотела другой, лучшей жизни для Генри, и я откладывала, сколько могла. Я с радостью бросила бы свое ремесло, но сперва нужно было накопить достаточно для нас обоих.