Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Джек отрывисто расхохотался.

Воркование Люси сменилось командным тоном:

— Отправляйся-ка ты домой в теплую кроватку, мальчик, да поживее, пока я не передумала!

Доносившаяся из таверны музыка стала чуть громче, а мелодия лютни — чуть нежнее. Она звучала диссонансом с грубыми словами Люси. И я вдруг увидел ее совершенно иными глазами: немолодая, толстая, ожесточившаяся женщина. Интересно, каким образом Люси Беннетт превратилась в хозяйку борделя?

— Сколько тебе было лет? — спросил я.

— Что?!

— Сколько тебе было, когда мужчина впервые надругался над тобой?

Люси рассмеялась, но в ее смехе не было прежней уверенности.

— Кто это был — солдат? — продолжал спрашивать я.

Джек начал терять терпение и снова нацелил на меня шпагу.

— Давай прикончим его, и дело с концом, — просто предложил он Люси.

В его словах я слышал хорошо знакомый отзвук многих солдатских голосов. Джек перережет мне горло, бросит тело в какой-нибудь богом забытый пруд и, вернувшись в таверну, преспокойно сядет ужинать.

— Уходи, Тредуотер, — сказала Люси. — Выброси ее из головы. В любом случае она не стоит твоих усилий.

— Что они с тобой сделали? — Я действовал наугад.

Люси молчала.

— Мне приходилось видеть, что солдаты могут сделать с женщиной. И я знаю, во что они превращают ее. Вы жили где-то в Богемии? Но твоя мать была англичанкой, верно?

— И что из того?

— Они убили ее?

— Вспороли, как поросенка, — равнодушным тоном произнесла Люси. — А тебе-то какое дело?

— Тебя они превратили в шлюху, — закончил я. — Но когда я спрашивал о Криссе, ты могла бы сказать, что она тоже принимала твоих клиентов. Однако ты этого не сделала.

— И?

— В тот раз ты сказала правду.

— Ну, предположим, сказала.

— Значит, и сейчас можешь.

— Ха! — резко хохотнула Люси. — А я смотрю, парень, наглости тебе не занимать.

— Нет. А вот кое-каких сведений недостает.

— И ты готов заплатить за них?

— У меня нет с собой денег. Оставил кошелек дома.

Последовала долгая пауза. Гремевшая в таверне музыка смолкла. Сыпавшаяся с неба снежная крупа превратилась в медленно падающие хлопья, которые щекотали нос и щеки.

— Джек, иди, закажи нам по кружке эля, — наконец произнесла Люси.

— Но…

— Я ведь плачу тебе, дружок? Иди. Делай, что говорят.

Джек с ворчанием удалился. Мы остались вдвоем. Люси чувствовала, что я не представляю для нее угрозы, и, позволив себе расслабиться, принялась мерить узкий дворик шагами, что-то обдумывая и бормоча себе под нос. Ее необъятное тело то и дело перекрывало узкую полоску лунного света, прорезавшегося сквозь облака.

— Хаксли, — перестав вышагивать, коротко бросила Люси.

— Ты и его знаешь? Он тоже из твоих клиентов?

— Смеешься, парень? Да этот святоша не отличит собственную ширинку от дырявого кошелька. Нет, с ним мы не встречались. Но судья Мэйнон нуждается в его поддержке. Точнее — в покровительстве. Все, больше ни слова не скажу! — отрезала Люси.

Я шагнул вперед, оказавшись почти вплотную к ней, и заглянул в уродливое лицо женщины. Меня охватило странное чувство — смесь недоверия и благодарности.

— Спасибо, — тихо произнес я.

— Пожалуйста. Только избавь меня от своих визитов. Еще раз появишься — уши отрежу, — пообещала Люси.

У меня не было причин сомневаться, что это не пустая угроза. Я кивнул на прощание и отправился обратно, обдумывая по дороге слова Люси. Выйдя на площадь, остановился, зачерпнул горсть снега, пососал и выплюнул окрашенную в розоватый цвет ледышку. Потом поправил сбившуюся одежду и вошел в здание суда. Я не стал вытирать заляпанные грязью сапоги. Оставляя мокрые следы на каменном полу, миновал приемную и поднялся наверх.

Мэйнон сидел у себя в кабинете.

— Где ты был? — спросил он, однако в его голосе не слышалось раздражения.

Мой недопитый бокал все еще стоял на краю стола. В камине весело гудело пламя, а мировой судья по-прежнему пребывал в благодушном настроении.

— Прогулялся немного. Мы полдня простояли на площади, захотелось размять ноги.

Мэйнон покосился на мои грязные сапоги.

— Да ты промок насквозь. Тебе нужно хорошенько согреться. Давай-ка, стаскивай свою обувку. И я, пожалуй, сделаю то же самое, — добавил он и взялся за голенища своих дорогих кожаных сапог.

— Благодарю, — сказал я, однако не стал раздеваться, поскольку не собирался надолго задерживаться у судьи. — Сэр, я хотел спросить: не поступало ли вестей от Джона Резерфорда? Он куда-то запропастился.

— Нет, черт бы его побрал! У нас тут работы по горло, а от него ни слуху ни духу. — Мэйнон скинул сапоги, положил ногу на ногу и принялся растирать ступню. — Представляешь, сапоги изобрели тысячу лет назад — тысячу! — и до сих пор никто не придумал, как сделать их непромокаемыми.

Я поколебался, но затем продолжил:

— Позвольте, сэр, я тут подумал: ваше снисходительное отношение к Криссе Мур не вызвано ли заботой о репутации вашего племянника?

— Тебе придется пояснить, что ты имеешь в виду, — рассеянно произнес Мэйнон, принимаясь разминать пальцы на другой ноге.

— Выбор Резерфорда пал на мою сестру, и любой скандал, связанный с именем моего отца, так или иначе отразится на Джоне.

— Да ну брось, — отмахнулся Мэйнон, — не думаю, что люди…

— Но затем я понял, что дело не в Джоне.

— Нет? — Мэйнон почувствовал изменившуюся интонацию и насторожился. Он перестал растирать ноги и взглянул на меня из-под насупленных бровей. — И в чем же, по-твоему, дело?

Я откашлялся.

— Она знала вас раньше, сэр, не так ли?

Мэйнон долил вина в мой бокал и жестом пригласил взять его. Я отрицательно качнул головой.

— Кто знал меня?

Я чуть не сказал — Мэри.

— Крисса.

— Ну конечно она знала меня. Я довольно известный человек.

— Я хочу сказать — знала вас в лицо. Видела на Рэмпинг-Хорслейн, в доме, где вы бывали и где, я уверен, у юных — очень юных девушек — остались яркие воспоминания о ваших визитах.

Мэйнон поперхнулся вином и вскочил на ноги.

— Что?!

— Вы бывали там в качестве клиента. Нет, не Криссы Мур, для вас она слишком стара. Судя по портретам, которые я видел у вас в ящике стола, вы предпочитаете девочек помоложе.

Мэйнон смотрел на меня, поджав губы. Когда я закончил свою речь, он произнес, чеканя слова:

— Если не ошибаюсь, это называется клеветой. Никогда бы не подумал, что сын Ричарда Тредуотера способен на подобную низость. — Его гневная тирада не заставила меня усомниться в собственной правоте.

— Называйте как хотите. Ваше право. Но как вы объясните все происходящее?

Впервые с момента нашего знакомства я слышал, чтобы Мэйнон повысил голос.

— Я ничего никому не обязан объяснять! — прогремел он. — Как ты смеешь, мальчишка! Я — судья в этом городе…

— А если олдермены[48] этого города узнают, что вы являетесь завсегдатаем заведения с крайне сомнительной репутацией, полагаю, вашей власти придет конец, — жестко произнес я. — Думаю, Крисса Мур угрожала вам тем же. Вы с удовольствием отправили бы ее обратно к Люси Беннетт, но Крисса заявила, что не станет молчать, кому бы вы ни отдали ее — Люси или суду присяжных. Положение оказалось безвыходным. И вы решили тянуть время, предложив сделку: Крисса заявит, что носит ребенка моего отца, а когда выяснится, что она не беременна и шум уляжется, вы потихоньку отпустите ее. Я прав?

Пока я говорил, умение Мэйнона держать себя в руках вернулось к нему. Он заговорил своим обычным невозмутимым тоном:

— Предположим. И что из этого?

— А то, что все ваши красивые слова, которые вы говорили сегодня вечером, — всего лишь слова. Вы не собирались освобождать Криссу ни тогда, ни теперь.

Мэйнон ответил не сразу. Он окинул меня задумчивым взглядом из-под косматых бровей, а потом спросил:

— Чего ты хочешь?

— Вы немедленно освобождаете мисс Мур, которая ни в чем не виновата. Даете слово, что не будете выдвигать против нее новых обвинений. А также исполняете ранее данное вами обещание освободить меня от службы в армии. Это все.