Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев

Я думал, что шейх радостно примет Садата в ряды мюридов, но шейх равнодушно ответил:

— Этого мало, Садат.

Я с интересом слушал их разговор.

Мне очень сильно льстило, что меня самого шейх долго и упорно уговаривал стать мюридом, шейх даже показывал мне чудеса! А с Садатом — ничего подобного. Похоже, что шейху было все равно, станет Садат шаэлем или нет. Это означало, что я ценен для шейха и Отца Света, а Садат — нет. И это наполняло меня странной радостью, злой и грешной. Я помолился про себя, чтобы Отец Света избавил меня от этого — от желания превозноситься над другими и от гордыни. Но моя молитва не сильно помогла, я все еще радовался тому, что я один такой уникальный — любимый и самый ценный мюрид шейха.

— Еще я удивлен тем, что ты простил меня, шейх, — произнес тем временем Садат, — Я ни разу такого не видел, чтобы люди так легко прощали, как ты. Это означает… Наверное это означает, что ты и правда святой человек. И я был несправедлив к тебе. Я хочу стать твоим учеником.

— Мало, — бросил Садату в ответ на это шейх.

Садат решительно остановил своего коня, спрыгнул на землю. А потом опустился на колени возле лошади шейха.

— Я раскаиваюсь, шейх! — прокричал Садат, — Я раскаиваюсь и прошу прощения у Отца Света за всё, что я говорил! Я был безумен, горе свело меня с ума. Но я… Я не хочу гореть в аду.

— Ты уже горишь в аду, — спокойно сказал шейх.

Но свою лошадь шейх остановил, и я тоже — не без труда.

— Рай и ад — не где-то там, — продолжил шейх, — Рай и ад — вот они, сейчас. В сердце человеческом. А после смерти мы получаем лишь то, что занимало наше сердце при жизни. Праведники — рай. Грешники — ад. Ты понимаешь это, Садат? А еще, понимаешь ли ты, что жизнь шаэля — постоянный риск и опасность? Что жизнь шаэля — это забыть себя и служить шейху? Отречься себя, своего нафса, своего ЭГО, и посвятить каждую свою мысль шейху и Отцу Света? Способен ли гордец вроде тебя понять это, Садат?

Я сейчас глядел на Садата, стоявшего на коленях, растерянного, и мое удовольствие росло. Меня за все время нашего путешествия шейх ни разу не попрекнул, что я служу себе, а не шейху или Отцу Света. Значит, моя покорность и мое смирение превосходны! Значит и в этом я особенный! Возможно когда-нибудь я стану святым и великим мистиком, как шейх…

Впрочем, это все было очень глупо. Я понимал, что святой или мистик так про себя никогда не подумает. Но мне все равно было приятно.

— Я хочу понять, — прошептал Садат, — Я раскаиваюсь и отдаю себя в твои руки, шейх.

— Ладно.

Шейх вынул кинжал и бросил его Садату. Садат поймал оружие.

— Отрежь себе палец, — равнодушно произнес шейх, будто просил подать ему стакан воды.

— Что? — Садат явно перепугался.

— Отрежь себе палец, — повторил шейх, — Любой. На любой руке.

Повисла тишина, только слышно было, как журчит в долине горный ручей. На лице Садата пронеслось мучительное сомнение. Его глаза расширились от страха. Я думал, что Садат откажется. Если быть до конца честным — я бы на его месте точно отказался.

Но уже через миг Садат положил левую руку на камень, выкрикнул первую фразу ежедневной молитвы о величии Божьем, а потом ударил себя кинжалом — и камень обагрился кровью, Садат отсек себе мизинец.

И горная долина огласилась звериным криком боли. Садат истекал кровью, он стал стаскивать с головы куфию, чтобы перевязать рану…

— Оставь, — распорядился шейх.

Шейх взмахнул рукой, и где-то высоко в небесах грянул гром, оглушительным эхом разнесшийся по долине. На скалах закричали перепуганные птицы.

А Садат в великом страхе смотрел на собственную левую руку — его мизинец больше не лежал на камнях, он снова был на своем месте — на руке Садата.

Садат сжимал и разжимал пальцы, не веря своим глазам. И о том, что только что произошло, напоминала лишь кровь на камнях и её же капли, брызнувшие на одежду Садата.

Садат молча и с трепетом согнулся, уперся лбом в землю, кланяясь шейху.

— Уясни, что это не я сейчас сделал, а Отец Света, — строго произнес шейх, — Встань.

Садат повиновался.

— Грех твой прощен, — объяснил шейх, — А правила просты. Если хочешь стать моим мюридом — поклянись мне в абсолютной верности и покорности. И живи моим сердцем вместо твоего собственного — грешного. Ослушаешься меня хоть раз — будешь изгнан. Задашь мне хоть один вопрос — будешь изгнан.

Эти слова шейха уже в очередной раз обрадовали меня. Мне-то шейх разрешил задать ему целых два вопроса! А Садату запрещал сейчас спрашивать вообще. Было ясно, как день, что я ценнее, много ценнее Садата. Да и говорил шейх с Садатом строго, а со мной — всегда ласково.

Я сейчас чувствовал себя так, будто мне снова семь лет, и я — любимый сын у мамы с папой.

— Я готов, шейх, — степенно ответил Садат.

— Тогда клянись мне в покорности сердцем твоей матери. И целуй мне руку.

Садат поклялся сердцем матери, не заколебавшись ни на миг, а потом поцеловал руку шейха, который даже не слез с коня.

Шейх глянул на небо, которое теперь все было в белых облаках:

— Будет гроза. И вы оба не спали эту ночь, мои мюриды. Здесь где-то рядом есть пещера, там сделаем привал и отдохнем. Так что в путь. Но сперва тебе нужно вымыть твою одежду, Садат. Кровь — нечистая субстанция, и как писано в святой Преждесотворенной, молитва испачканного кровью человека недействительна.

Глава 15: Про смерть таинственного горца

Гроза и правда вскоре разбушевалась. Шейх видел будущее точно — как и всегда. Здесь, в горах, гроза была еще страшнее, чем в пустыне, и уж тем более страшнее, чем в городе — гром гремел оглушительно, вспышки молнии ослепляли и заливали долину белым светом, ливень вскоре пошёл такой, что рвал и ломал листья и ветви кустарника.

К счастью, мы почти не успели промокнуть, по милости Отца Света мы обнаружили заветную пещеру у подножия высокой скалы, восходившей к самым небесам. Пещера уходила куда-то в горные глубины, но туда мы не стали спускаться, а разбили лагерь у самого входа.

— Время молитвы, — произнес шейх, указывая на выход из пещеры, туда, где виднелся