Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

взглядом. А потом уголки его рта поползли вверх. Я обратил лицо к гранитной плите.

Голова покойника лежала в овальном углублении, наполненном уже свернувшейся кровью Сандерсона; из кровяных сгустков, похожих на красное створоженное молоко, тянулись тоненькие ниточки — тянулись и ввинчивались в ушные раковины и ноздри мертвеца. В забальзамированное тело вкрадчиво проникала жизнь. Содрогнулись, будто от боли, руки; голова перекатилась на левую щеку. Из глазниц мумии на меня смотрели блестящие свиные глаза Симона Сандерсона…»

«У нас были убежища по всей Праге. Я часто думал о том, как убить Келли, как решиться на это. Сделать наверняка, потому что, уцелев, он стал бы еще более опасным…»

«Перемена, которую творит смерть, когда душа возвращается вспять, падает в иное тело (по частям, разрозненная на капли), больше и сложнее каких-либо слов. Что есть она, что есть ты сам? Собранный воедино оригинал или фальшивка, принявшая облик прошлых мыслей? Сначала приходит голод, а потом — ненависть к миру, в котором ты вынужден голодать. Естественные привязанности выгорают до ломких углей, их подменяет гадкое раскаянье, осознание, но и оно не вечно… ничто не вечно…»

Он писал.

Его разбирал конвульсивный смех. Смех страдания, отречения, утраты, жертвы.

Это продолжалось довольно долго.

Рождение текста, когда чувствуешь, что получается — складывается из тумана образов в голове — единственно правильно, мелодично, сравнимо с настоящей дружбой или любовью… или это чувство намного сильнее?

Сейчас Стас ничего подобного не испытывал.

Его по-прежнему ознобисто трясло, а глаза сочились влагой, когда он поставил точку и отодвинулся от записной книжки.

Остался финал.

Свет падал на исписанную мелким почерком страницу. Стас приподнял блокнот, и тень от маленькой книжечки упала на его лицо, погрузила во мрак треть помещения.

— Моя история еще не закончена, — сказал Ди несколькими часами — вечностью — ранее. — Я хочу, чтобы точкой стала смерть Келли. Когда это произойдет, ты будешь рядом, чтобы все описать.

Быть рядом, когда два клыкастых чудовища в телах древнеегипетских мумий сойдутся в схватке? Так же привлекательно, как смотреть на ядерный гриб.

Какой выбор?

«Ты знаешь».

Да, он знал. Ждать шанса.

В замке повернулся ключ.

Вампир молча прошел к нише, взял блокнот и стал читать. Он возвышался над Стасом могущественным идолом, глаза которого скользили по строчкам.

— Хорошо. Потом кое-что подправим, — сказал Ди, закончив.

Стас напрягся. Он совершенно не умел править законченные тексты, даже те, что считал неудачными. Относился к ним как к бастардам.

— Как вы меня нашли? Как поняли, что я стану вашим биографом?

— Видел тебя в шаре, — усмехнулось существо. — Нашу встречу, твое прошлое, твою боль. Лишь боль способна создать шедевр.

Он прислонился к стене и стоял так, глядя прямо в глаза Стаса.

— Даже если боль — самообман, — закончил вампир.

— Что это значит?

Ди не ответил. Направился к двери, остановился в проеме, словно чем-то разочарованный, и сказал:

— Идем. Надо уничтожить тела.

2

В конце длинного, частично засыпанного кирпичным боем коридора возник другой коридор, шедший под уклоном вверх («как в пирамиде Хуфу», если верить Роберту). Он вывел в помещение с прямоугольным основанием, шириной метров десять и длиной — двадцать, покрытое полуцилиндрическим сводом. В стене зияло отверстие, от которого начинался новый тоннель с оштукатуренными нишами.

И дальше, и дальше.

Стаса не покидало ощущение, что из одной погребальной камеры он попадает в другую и им не будет конца и счета. Наклонные стены, широкие и узкие двери, арки, дыры, вверх, вниз и снова вверх.

В красном свечении пламени плыло скуластое лицо Ди. Налившиеся кровью глаза. Лампу нес Стас: он то и дело разглядывал диковинный артефакт, который, возможно, попал к вампиру из кунсткамеры Рудольфа II, а до этого освещал подземную гробницу какого-нибудь важного римлянина.

— Огонь сросся с горючей материей, — едва различимо шептал бездомный. — Ни ветер, ни дождь не могут погасить его, работа демонов, адское чудо, призванное ослепить язычников, искрящаяся плоть нечестивой богини…

Похоже, Ди забавляли полубредовые комментарии Роберта.

— Волшебных дел мастер изготовил ее из серебра и золота, и будет сия лампа источать свет, по чистоте и яркости сравнимый со светом дня, и будет гореть непрестанно…

Стас боролся с желанием снять стеклянную колбу и задуть огонь.

На плече Ди висела кожаная сумка-карман, потертая, древняя, бугрящаяся от лежащего внутри предмета.

— Куда мы идем? — спросил Стас.

— Наверх, — бросил Ди. Раздражение в его голосе больше не беспокоило Стаса.

— Но куда — наверх? Где тела помощников Келли?

Живая мумия щелкнула в воздухе пальцами.

— В Пражском университете, — подал по команде голос Роберт. — Должны быть там.

Вампир остановился и медленно, по-киношному, обернулся. Из-за черных окружностей очков казалось, что он фокусируется огромными зрачками на всем пространстве тоннеля.

— Что значит «должны быть»? — спросил Ди.

Роберт сглотнул.

— Так сказали в передаче… по телевизору…

Верхняя губа существа поползла к клинышку носа, оголяя основание желтых с темными прожилками клыков.

— То есть ты не уверен? Не проверил лично, а положился на лживый ящик с картинками?

— Я… — Проводник осекся, когда голова вампира хищно, точно гадюка, дернулась вперед, остановившись в опасной близости от его лица.

— Ты испытываешь мое терпение, — прошипел Ди. — Уже жалею о собственной щедрости.

Взгляд вампира опустился на книги, торчащие, как кольты, из карманов проводника. Глаза бездомного стали шириться, расти, пока не углубились до черных ям, на дне которых плескался лихорадочный страх.

— Нет, — простонал Роберт. Он отступил к замшелой стене. Уголок рта задергался.

— Отдай мне книги, — сказал Ди. — И постарайся снова заслужить мое расположение.

— Нет… — откликнулся словно издалека, из мира без книг, бездомный.

— Нет? — почти игриво спросил вампир и оказался рядом.

Длинные, будто имеющие лишнюю фалангу пальцы сжали горло Роберта. Проводник захрипел, лицо налилось кровью.

— Ну!

Шаркнули по кирпичу подошвы кроссовок. Книги упали на пол. Вампир отпустил задыхающегося Роберта, поднял книги и продолжил путь по восходящему тоннелю. Он откинул клапан сумки и спрятал отнятые подарки.

Стас пошел следом.

Рука успокоилась. Он чувствовал ее пустотелость и невесомость, словно через оставленные клыками пса раны под кожу закачали гелий. Причем не только в руку: голову наполняло ватное спокойствие, безразличие к прошлому. Что-то случилось — или случалось — с его сознанием: утекал страх, затирались эмоции. От мыслей о сыне уже не щипало глаза.

Раз в месяц они наведывались в Музей паровозов. Никитос обожал поезда. Стас опустошенно вспомнил, что написал две или три статьи про музей железнодорожной техники. Подсознание связало их с Чехией. С тепловозом серии ЧМЭ2, построенным в шестьдесят втором на чехословацком заводе «ČKD Praha». С паровозом Э-771–14, изготовленным в Брно на заводе имени