Возвращение в Полдень - Евгений Иванович Филенко

– Мы можем лишь строить догадки, – продолжала Сандрин. – Возможно, вам будут сниться странные сны…

– А я как раз надеялся от них избавиться, – фыркнул Кратов.

– …либо вы обнаружите у себя обостренные способности к запоминанию. – Ее трудно было сбить с толку. – Либо что-то принципиально новое, о чем, надеюсь, поведаете мне, как вашему наблюдающему специалисту.

– Вы собрались ходить за мной хвостом?! – нахмурился Кратов.

– До полной ментальной и физической реабилитации, – напомнила Сандрин. – Это не обсуждается. Не волнуйтесь, я не навязчива. Но подобный эксперимент проводится впервые, и представляемый нами Канадский институт экспериментальной антропологии весьма рассчитывает на сотрудничество ваше и ваших коллег.

Кратов представил реакцию Рашиды и с сомнением покачал головой.

– Приглядывать за твоей подругой стану я, – с ухмылкой сказал Сидящий Бык. Он читал его эмоции, как раскрытую книгу. – Или кто-нибудь из наших, кто притворится мной.

– Оборотни чертовы, – проворчал Кратов.

– И последнее, – сказала Сандрин. – Чтобы у вас не было сомнений в моей компетентности. Вы назвали моего коллегу… Хэнка… трансцендентальным братом. Так вот: поскольку в силу своего генезиса я есть не что иное, как объективизированное зеркало памяти и профессиональных качеств доктора Теренса Морлока, можете считать меня его трансцендентальной дочерью. Я альтер-эго доктора Морлока. Говорю это затем, чтобы у вас не оставалось даже малейших оснований сомневаться в моей квалификации. Никто в этом мире не умеет обращаться с Прибором лучше меня… Или вы уже догадались, кто я такая?

Кратов поднял руку и начертил на прозрачной крышке капсулы: «Morlock=Eloi».[35]

– По правде говоря, – сказал он, – меня это должно встревожить.

– Пойдемте, Сандрин, – сказал Сидящий Бык, посмеиваясь. – Вы уже достаточно запугали нашего партиципанта.

Теперь Кратов лежал в капсуле, предоставленный себе и своим мыслям. Он чувствовал себя древним астронавтом в ожидании команды: «Ключ на старт». Время тянулось, ничего не происходило, и он уже всерьез подумывал выбраться отсюда и пойти поболтать с командой «Тавискарона». Некоторая часть его натуры, более склонная к философствованию и потому занимавшая относительно небольшое пространство, однако же деятельно протестовала и приводила не сказать, чтобы убойные, но по меньшей мере заслуживающие изучения аргументы:

«Это финишная прямая. Считай, что ты упал грудью на ленточку. Вряд ли будет завершено дело всей твоей жизни, но немалый и очень существенный отрезок ее ты одолел, и одолел не без чести. Настал такой момент, когда больше некуда спешить и никакой нет нужды в энергичных телодвижениях. Уж поверь, ты заслужил отдых, мгновения сладкого нифиганеделания. Что там впереди, не знает никто. Пользуйся этими мгновениями, переведи дух, расслабься и, ради всего святого, ни о чем не думай!..»

«Я так не могу, – возражала другая часть его же натуры, доминирующая и деятельная, хотя на сей раз ее система доказательств, чего уж там, страдала шаблонностью и декларативностью. – Я так не умею. А вдруг этот, черт его знает, ментодамп разрушит мой мозг и превратит меня в овощ? Не слишком ли я доверился человеку-2 по имени Сандрин Элуа со спрятавшимся внутри нее зловещим доктором Морлоком?»

«Все едино, ты ничего уже не изменишь. Разве что вдруг объявишь во всеуслышанье: ребята, я передумал, все отменяется, всем спасибо, уж лучше я поживу еще какое-то время с тем, что есть…»

«Нет, такого я точно не допущу! Не затем я затеял эту вселенскую игру, чтобы дойти до конца и малодушно остановиться!»

«Вот видишь! Следовательно, лежи и наслаждайся покоем. Научись наконец жить каждой секундой, учиться никогда не поздно…»

«Демагогия!»

«Лучше, чем приумножение энтропии во вселенной…»

Пока он решал, как ему поступить, команда «Тавискарона» явилась к нему сама.

Вначале над капсулой появилось напряженное, непривычно серьезное лицо Феликса Грина.

– Хотите, расскажу какую-нибудь байку? – спросил Грин без особой надежды.

Кратов прислушался к своим ощущениям.

– Не очень, – сказал он. – Без обид, Феликс, ценю ваше участие. Но я жду, чтобы все поскорее закончилось. А оно даже не началось.

Феликса тотчас же сменил командор Элмер Э. Татор.

– На самом деле, – промолвил он торжественным голосом, – уже началось.

– Пока не прибудут тахамауки… – начал было Кратов.

– На самом деле, они уже прибыли, – деликатно прервал его Татор.

– Почему мне не сообщили?!

– Вот я и сообщаю. Все возятся с этим печальным верзилой, им не до тебя, Кон-стан-тин.

Кратов живо представил себе картинку и невольно улыбнулся.

– Инспектор Терлецкая и с него истребовала заявление? – спросил он.

– Разумеется, – с трудно скрываемым весельем сказал Татор. – Бедняга тахамаук, похоже, не понял, чего от него добиваются.

– Как объяснил его спутник, импозантный и напыщенный, – сообщил, нависая над командорским плечом, Белоцветов, – у них, видите ли, не принято многократно подтверждать однажды принятые личные обязательства. На всякий случай, совершенно чтобы отделаться, нашей вельможной даме вежливо покивали.

Возле капсулы возникла легкая суета, знакомые лица пропали, а на их место заступили двое в белом. На груди у одного начертана была большая цифра «восемь», у другого «девять». За исключением этого обстоятельства, оба выглядели сущими близнецами.

– Доктор Кратов, – сказал Восьмой. – Я собираюсь инициировать связь «прибор-мозг» с помощью инфора, иначе говоря, прекрасно вам знакомой «шапки Мономаха», но, разумеется, модифицированной для целей процедуры. Вы готовы?

– И давно, – спокойно сказал Кратов. – Для меня такое не в новинку.

16

…И снова было зеркало, и снова он сам стоял по ту сторону дымного стекла, оба – оригинал и отражение – в одинаковом сером трико, в котором, нераздельные, отправились в долгий сон по воле рациогена. «Хочешь войти?» – усмехаясь, спросило отражение. «Оставь игры в Алису и Зазеркалье до лучших времен, – потребовал он. – Что, у „длинного сообщения“ иссякла фантазия, коли оно во второй уже раз подсовывает в мои сны меня же самого?» – «Но ты сам утверждал, что давно все понял. Что все твои собеседники в снах, живые и мертвые, всего лишь преломленное отражение тебя самого. Что всякий раз ты говоришь с самим собой, и никто из твоих оппонентов никогда не оперировал объемом знаний, превышавшим твой собственный. Маски сорваны, друг мой. Это последний акт безумно затянувшейся драмы, когда кульминация уже разыграна и действие плавно катится к финалу, занавесу и выходу на аплодисменты». – «Не так безысходно. Если уж мы перешли на художественную терминологию, это ложный финал. Все думают, что дело сделано, самое трудное позади, главного героя ждет вожделенный приз и успокоение