Реликт - Василий Головачёв

– Что вы собираетесь делать? – остановил его Шубин.

– Это моя забота, – глухо ответил комиссар.

– Ошибаетесь. Конструктор подойдет к станции не позже чем через час, и если там включат установку «абсолютного зеркала»… Если вы сейчас же не примете меры, то их примем мы…

К-мигрант не договорил – Железовский схватил его за пояс и бросил к стене так быстро, что тот не успел среагировать. Пролетев по воздуху метров семь, Ловер грохнулся о стену и буквально сплющился от удара, оплыл на пол желеобразной массой, еще раз наглядно проиллюстрировав значение слова «нелюдь». Второй К-мигрант, Шубин, бросился к Железовскому и нарвался на тот же прием (движение комиссара невозможно было зафиксировать глазом, а тем более отразить). С той же силой врезавшись в стену рядом с Ловером, тело Шубина тоже деформировалось, хотя и в меньшей степени, однако через мгновение оба они были на ногах и ответили мощным шумовым пси-ударом, от которого Ратибор едва успел закрыться, хотя в голове загудело, как от удара дубиной.

– Аристарх, – негромко прозвучал в тишине зала голос Баренца, – успокойся, Аристарх.

Железовский, глыбой нависший над К-мигрантами, медленно повернул голову к председателю Совета безопасности, и Ратибор содрогнулся, увидев белые от ненависти, беспощадные, бешеные глаза Аристарха.

– Убирайтесь, – так же тихо продолжал Баренц, обращаясь к гостям. – Мы примем все необходимые меры.

К-мигранты молча повернулись, равнодушные к нюансам разговора и эмоциям людей, исчезли в коридоре.

Глаза Железовского погасли. Пробормотав: «Прошу прощения», он, сгорбившись, последовал за гостями. И только теперь Ратибор понял, насколько велик груз усталости комиссара, если железный «роденовский мыслитель», не терявший самообладания ни при каких обстоятельствах, не сумел сдержаться.

А через минуту в зал ворвался Габриэль Грехов, соединявший лед и пламя, мысль и действие, точный расчет и безумие риска.

– Где он?

– Вы о ком? – Баренц повернул к нему кресло.

– Где комиссар?

– Направляется в транспортный отсек, – ответил Мартин, инк спейсера, являющийся, по сути, настоящим хозяином корабля.

– Черт! Мы действуем лучше, нежели мыслим [108]. Остановите его!

– А в чем дело?

– Она же убьет его!

– Кто?! – Баренц еще ничего не понял, зато понял Ратибор.

– Вы говорите о Забаве? Думаете, он направится туда?

– Да не думаю, – с досадой отмахнулся Грехов. – Они уже включили свое «абсолютное зеркало», хотя оно и не абсолютно. Если Аристарх, не ведая, что оно включено, врежется в него…

Ратибор выбежал из зала, зная, что делать дальше. В запасе у него оставалось две-три минуты.

Он успел в последний момент, когда люк в корме дежурного «пакмака» готов был встать на место. Нырнул в уменьшающуюся щель и через несколько секунд вынырнул в ребристой гондоле рубки с двумя кокон-креслами. Перед креслом драйвер-примы уже пульсировал голубой лучик света – сигнал готовности инка и аппаратуры к действию. Железовский, собиравшийся сесть в кресло, оглянулся на «звук мысли», который ворвался в рубку раньше Берестова; смотрел тяжело, склонив голову набок.

– Берестов? Чего тебе?

– Не делайте этого шага, Аристарх. Я понимаю, чем он вызван, однако…

– Вряд ли понимаешь. Что еще?

Плита люка сзади Ратибора бесшумно закупорила выход.

– Надо поискать другой путь… иной выход…

– Нет времени, у нас всего час, даже меньше. Если у тебя больше нет предложений, уходи.

Стена гондолы беззвучно лопнула, открывая выход.

Ратибор покачал головой, шагнул вперед, протягивая руку между креслом и плечом комиссара.

– Аристарх, меня послал Грехов… которому я все-таки верю… не знаю почему. Он… не советует вам идти к базе, это… верная гибель.

У Железовского шевельнулись желваки, глаза вспыхнули угрожающим блеском. Сократились чудовищные, проступающие даже сквозь ткань кокоса мышцы, рука поднялась вверх и встретила руку Ратибора. Напрягся и безопасник; темная, слепая, грозная сила поднялась в нем, как вода в док сквозь открывшиеся шлюзы. И все же Аристарх был сильнее: медленно, но без остановок и рывков, как гидравлический поршень, его рука оттеснила руку Ратибора.

– Иди, сынок. – Железовский погасил свечение кожи на лице. – Делай свое дело и оставь мне мое.

– Вы погибнете…

– Она снимет «зеркало».

Комиссар сел в кресло, положил тяжелые руки на подлокотники, из которых выползли серебристые язычки датчиков контроля состояния, прижались к бедрам, животу, груди. На голову надвинулась блестящая сетка-еж эмкана.

– Уходи!

Вместо ответа Ратибор повернулся и сел в соседнее кресло, запеленавшее его, как и комиссара до него.

– Вперед!

– Уходи, я сказал!

– Там Настя, Аристарх.

Железовский мгновение смотрел на него хмуро, недоверчиво, пристально, потом молча отвернулся.

Плита люка встала на место, превратив стену в единый монолит, свет в рубке погас. Включился канал связи с инком спейсера, прозрели «экраны» – включились видеокамеры «пакмака», передающие сигналы напрямую в мозг пилотам.

– Ноль! – шепотом отдалось в ушах.

Ушли вниз, исчезли стены ангара, распахнулась необъятная «пещера» космоса, своды которой искрились алмазной пылью звездных скоплений. Справа вынырнула яркая желтая звезда – Солнце. Сквозь переклик автоматов и скороговорку технического сопровождения в уши пробился голос Баренца:

– Аристарх, на вызовы станция не отвечает. Предлагаю таран автоматами или беспилотными модулями, может быть, они опомнятся?

Железовский молчал. Отсчет продолжался, «пакмак» готовился к переходу на «струну», выводящую корабль в район станции с установкой «абсолютного зеркала». Вместо комиссара ответил Ратибор:

– Разберемся на месте.

– Что?! – В голосе Баренца прозвучало изумление. – Кто это говорит? Аристарх, ты не один? Где