Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова

подошел к иллюминатору. Элоун неслышимо катился в мерцающей пустоте Пространства, словно серебряное яблочко, окруженное роем звездных пчел. Выйди из Кораблика, протяни руку – и оно ляжет на ладонь. Вот только скафандр надевать неохота. Что, дружище Кораблик, выпустишь меня без скафандра?

Сзади щелкнуло, Бовт обернулся и увидел над люком светящееся табло. Нашел шпаргалку, составленную для него Иани, перевел: «Выход заблокирован».

Бовт невесело усмехнулся. Ну и умник же ты, домик-ракушка! На редкость в тебе развито чувство юмора. Хлебну я с тобой… А теперь поворачивайся. Завтра утром мы с тобой должны быть на Третьем поясе. Прежде чем раз и навсегда плюхаться на планету, надо облазать все астероидные станции, понаблюдать со стороны за выбросом грузовых контейнеров с Элоуна и транспортировкой их на пояса, прочувствовать систему связи и контроля – да мало ли всего, что надо узнать, поглядеть и даже потрогать собственными руками, прежде чем навсегда уходить из Пространства. Все это он обещал ребятам, обещал капитану. Элоуты помогут наладить связь с Землей, они тоже обещали. Ребята будут ждать…

Бовт замер, прислушиваясь. Ты сказал: ребята. Может, ты уже осознал, может, это уже дошло до твоего нутра, что они возвращаются к Земле, а ты тут?

Бовт постоял еще. Нет, сказал он себе, это до меня еще не дошло. Пока я понимаю, что нахожусь тут, потому что, если бы я вернулся со всеми, не побывав на этом заклятом Элоуне, мне просто не было бы житья на свете. Никто не упрекнул бы меня – все подлетали, и все уходили прочь. Как говорится, дело житейское. Но вот я никогда бы себе не простил. Так что для меня все-таки самое главное сейчас, что я – тут.

Но когда-нибудь главным станет то, что Земля – там.

Худо будет.

А Кораблик все продолжал мчаться навстречу сказочному яблоку, укрытому дымчатой ватой облаков, и оно неощутимо плыло навстречу, захлестнутое едва видимой странной петлей, – казалось, яблоком завладел исполинский космический змей. Надо будет узнать у Иани, что это такое… Нет, не разглядеть.

Кораблик послушно рванулся вперед – чтобы было виднее.

– Но-но, – сказал Бовт, – очень ты стал самостоятельным. Сказано тебе – поворачивай на Третий пояс. Надо.

Кораблик начал нехотя разворачиваться.

* * *

– Ну ведь все, – стонала Иани, – ну ведь все же! Ты сам себе выдумываешь дела. Может, ты передумал и не хочешь спускаться на Элоун? Так и скажи.

– Я хочу этого не меньше, чем ты.

– Ну, так же, как я, ты хотеть просто не можешь уже потому, что Элоун – мой, понимаешь?

– Я хочу этого больше, чем ты, и именно потому, что он еще не мой, а пока все, чего я хотел, становилось рано или поздно моим. А сейчас я даже не знаю, что же это такое – Элоун, принадлежащий мне…

– Собственник! Мы с тобой просто по-разному понимаем это слово «хотеть». Мы не успели по-настоящему договориться о смысле некоторых слов. Но на это у тебя будет вся твоя элоутянская жизнь, а сейчас – летим скорее!

– Прибраться бы здесь, а то как-то неудобно…

– Ему еще и прибираться! Диктофонные рамки – в карман, микрофильмы – в другой, укладывайся на койку и думай о чем-нибудь постороннем, но только не о Кораблике и не об Элоуне.

– То есть не думать о белой обезьяне…

– Что-о-о? А, это ты опять со своими присказками! А я всякий раз понимаю тебя дословно. До чего же вы, земляне, любите словоблудствовать в самое неподходящее время. И неужели так трудно выполнить простейшую вещь: лечь и вообще ни о чем не думать, можно даже принять снотворное, а я сама поведу оба Кораблика на посадку, прямо так, сцепом.

– За ручку? – спросил Бовт. – Я как-нибудь сам. Хватит того, что ты таскала меня по всем шестнадцати поясам. Но на Элоун я желаю шлепнуться собственноручно. Ты же говорила, что Кораблик никогда не допустит гибели хозяина.

– Ну да, этого он действительно не позволит, но зато он поможет тебе мотаться по всем ближним и дальним орбитам, разыгрывая прощание с Пространством. Что я, не вижу, как он все время дергается – поворачивает нос в ту сторону, откуда стартовал «Витаутас»? У тебя это выходит бессознательно, а он чувствует.

– Балда ты, – в сердцах сказал Бовт. – Какое мне дело до того, что там у меня бессознательно? Я иду на Элоун, на тот самый Элоун, куда не пускают чужаков и откуда нет выхода, как из критского Лабиринта. Наши смогли улететь, а я вот не смог. Мне жизни не было бы, если б я отступил. Я уж такой, понимаешь? Каким бы он ни был, мне без него нет жизни. Вот потому я и иду на Элоун.

– Ты-то идешь на Элоун, но твои ребята – они летят к Земле.

– Я это знаю, – устало проговорил Бовт. – Вот уже полгода, как я это знаю. Но до меня это все еще не дошло.

Иани внимательно посмотрела на него:

– Может быть, это и правда. Но тогда…

Кометы дремучие, как же она его утомляла!

– Послушай-ка, – перебил ее Бовт, – ты спешила на Элоун? Ну так кончим эти дебаты и начнем спуск.

– Я посажу оба Кораблика. Идти придется по защитному туннелю – вблизи планеты масса всякой космической дряни, которая прибивается с поясов. Собственно говоря, ни один ваш корабль потому и не может опуститься на Элоун, что его не пропустит защитное облако, а туннель для него слишком узок. Только наши малыши на то и годятся…

Пол мелко задрожал – «малыш», похоже, замурлыкал от удовольствия.

Бовт молча пошел в угол, плюхнулся на койку лицом вниз. Хорошо. Еще один раз за ручку. До того знаменитого поля цветов, о котором он слышал трижды в день семь раз в неделю. А там – к чертовой матери.

Кораблик повело на посадку.

Бовт поднял голову, положил подбородок на сцепленные руки и стал глядеть в лобовой иллюминатор. Черная пустота Пространства стала желтовато-бурой, потянулись светлые мерцающие полосы. Светящиеся облака. Промелькнули яркие бакены, пульсирующие ядовитым синим светом. Из последнего вырывались тугие, рыхлеющие на глазах сгустки нежно-палевого газа или пара. Ага, значит, и облака были искусственного происхождения. Кораблик замедлил было скорость, а потом вдруг стремительно ухнул вниз. Бовт почувствовал непривычную сладость во рту и невольно прикрыл глаза. Ни при перегрузках, ни в состоянии невесомости не испытывал он такой маеты. Срам просто, до чего худо. И темно. И ощущение какой-то нелепой беззащитности.

А потом это разом кончилось. Кораблик перешел на почти горизонтальный полет и мчался теперь в густых темно-бурых облаках, чуть зарываясь носом,