Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

Селестина Джулиани узнала, что значит слово «клевета», на крещении своего кузена. Именно это слово запомнилось ей на празднике, ну и мужчина, который плакал.

В церкви было хорошо, пение ей нравилось, но младенца самым нечестным образом нарядили в платьице самой Селестины, и это было несправедливо. Никто не спросил у нее разрешения, хотя ей самой не разрешалось брать вещи без спроса.

Мама объяснила ей, что всех младенцев семьи Джулиани крестят в этом платьице, и указала на каемку, на которой уже было вышито имя Селестины.

– Вот, смотри, дорогая! Вот твое имя, вот имя твоего папы, вот имя тети Кармеллы, а вот имена твоих кузенов – Роберто, Анамарии, Стефано. Теперь настала очередь нового младенца.

Селестина находилась не в том настроении, чтобы ее можно было уговорить. «Этот младенец похож на дедушку в платье невесты», – рассердилась она.

Соскучившись во время обряда, Селестина начала махать руками, кивать головой, смотреть, как будет выглядеть ее платье, если юбку закрутить с одной стороны на другую, время от времени поглядывая на человека с машинками на руках, одиноко стоявшего в уголке.

– Он тоже священник, как и Дон Винченцо, он – американский кузен дедушки Джулиани, – объяснила ей утром мамма, перед тем как они отправились в церковь. – Он болел очень долго, пальцы плохо слушаются его, и эти машинки помогают им двигаться. Только не надо глазеть на него, carissima[1].

И Селестина не глазела. Только часто поглядывала.

Мужчина не слишком интересовался младенцем, как все остальные, и, когда она однажды посмотрела в его сторону, заметил ее взгляд. Машинки на его руках были очень страшными, но человек – нет. Большинство взрослых улыбались – одними лицами, но глаза их говорили: иди, девочка, подальше, играть. Непонятный человек тоже улыбался, но не лицом, а глазами.

Младенец надрывался и надрывался, a потом Селестина почувствовала запашок.

– Мамма! – вскричала девочка в ужасе. – Этот младенец обкакался…

– Тише, cara! – громко прошептала ее мать, и все взрослые рассмеялись, даже Дон Винченцо, так же как и человек с машинками, облаченный в длинное черное одеяние и поливавший младенца водой.

Наконец обряд закончился, и все вышли из темной церкви на яркий солнечный свет.

– Но, мамма, младенец действительно обкакался! – настаивала на своем Селестина, пока они спускались по лестнице и ждали, чтобы шофер подал машину. – Прямо в моем платье! Теперь оно будет грязным!

– Селестина, – укорила ее мать, – с тобой тоже случались подобные вещи! К тому же на младенце подгузник, как и тогда на тебе.

Селестина в недоумении открыла рот. Все взрослые вокруг хохотали, кроме человека с машинками, остановившегося возле нее и присевшего, отражая на лице ее недоумение и возмущение.

– Это клевета! – воскликнула она, повторяя подсказанные им на ухо слова.

– Чудовищная напраслина! – полным негодования тоном подтвердил он, вновь вставая, и пусть Селестина не поняла ни одного слова, то все же ощутила, что он на ее стороне, единственный среди хохочущих взрослых.

После этого все они отправились к тете Кармелле. Селестина съела пирожное, попросила, чтобы дядя Паоло покачал ее на качелях, и выпила газировки, что было вообще уже роскошью, потому что газировка не укрепляет кости и ей разрешали пить ее только на семейных праздниках. Потом подумала, не стоит ли поиграть с кузинами, однако все они были старше и Анамария всегда хотела быть мамой, так что Селестине всегда доставалась роль младенца, а это было скучно. Так что она попробовала потанцевать на кухне, пока бабуля не похвалила ее, а мамма не посоветовала девочке навестить морских свинок.

Когда она начала капризничать, мамма отвела ее в заднюю спальню и посидела с ней, что-то напевая. Селестина почти уснула, когда ее мать достала платок и сморкнулась.

– А почему не приехал папа? – спросила она.

– Он занят делами, cara, – объяснила дочери Джина Джулиани. – Спи.

* * *

Разбудили ее звуки прощания: кузены и кузины, дяди и тети, бабушки и дедушки и друзья расходились, обмениваясь друг с другом и родителями малыша ciaos и buonafortunas[2]. Селестина встала, сходила на горшок, что напомнило ей о клевете, и направилась в сторону лоджии, надеясь на то, что ей разрешат взять несколько воздушных шариков домой. Новокрещеный младенец Стефано старательно голосил.

– Понимаю, понимаю тебя, – говорила ему тетя Кармелла. – Трудно не попрощаться со всеми родными после такого замечательного дня, но праздник заканчивается.

Понимая неотложность ситуации, дядя Паоло просто с улыбкой взял Стефано на руки.

И посреди всего шума и суеты никто из взрослых не заметил, что Селестина стоит в дверях. Ее мать помогала тете Кармелле убирать посуду. Ее дед и бабушка во дворе прощались с гостями. Внимание всех прочих было обращено на Стефано, заливавшегося плачем и мужественно сопротивлявшегося чужой воле, но полностью бессильного в руках отца, извинившегося за поднятый шум. Одна только Селестина заметила, что выражение лица дона Винченцо переменилось. Это произошло, когда она посмотрела на мужчину с машинками на руках и заметила, что он плачет.

Селестина видела, как плачет мать, но она не знала, что мужчины тоже плачут. Это испугало девочку, во‑первых, потому что она еще не видела ничего подобного, а еще потому что она проголодалась и, в‑третьих, потому что ей нравился этот человек, ставший на ее сторону, а кроме того, потому что даже плакал он не так, как остальные, – с открытыми глазами и спокойным лицом, и только слезы текли по коже.

Хлопнули дверцы автомобиля, Селестина услышала, как захрустел гравий под колесами, и в этот момент ее мать отвернулась от стола. Улыбка на лице Джины померкла, когда она проследила за направлением взгляда дочери. Посмотрев в сторону двоих священников, Джина что-то негромко сказала своей золовке. Кивнув ей, Кармелла на пути в кухню подошла к дону Винченцо со стопкой тарелок.

– В спальню в конце коридора, наверное? – предложила она. – Вас там никто не потревожит.

Селестина отступила в сторону, позволяя пройти дону Винченцо, взявшему за руку плачущего человека и поведшего его к двери лоджии и в сторону комнаты Кармеллы.

– Значит, так оно и было? – Селестина услышала голос дона Винченцо, проходившего мимо нее. – Они развлекались, а вы страдали?

Селестина последовала за ними, вышитые носочки шелестели при каждом ее шаге, и заглянула в оставшуюся приоткрытой щелку. Мужчина с машинками сидел в кресле в углу.

Дон Винченцо стоял неподалеку и, ни слова не говоря, смотрел в окно – в сторону вольера Сесе. А вот это нехорошо, подумала Селестина. Значит, дон Винченцо – нехороший! Ей было неприятно, и она заплакала, но