Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

заглушившего горе, страх и отчаяние, однако никто не слушал иезуитов, собравшихся в хижине Хэ’эналы. Когда Эмилио вышел из домика, эвакуация населения долины Н’Жарр уже была в полном разгаре – родители собирали детей, увязывали пожитки, спорили, перекрикивались, принимали внезапные решения, передумывали, пытались не паниковать.

Однако в самом центре этой суеты существовал островок покоя, и он протолкнулся к его середине, каким-то образом ощущая, что в самом центре его окажется Суукмель Схирот у Ваадаи и еще курящийся погребальный костер Хэ’эналы.

Опустившись возле нее на колени, Эмилио произнес:

– Мы навлекли на вас беду, и я прошу прощения за это.

– Вы хотели добра, – ответила она. – Кроме того, вы сохранили для нас одну жизнь.

– Однако сама ты не собираешься, – заметил он.

– Как ты видишь, – невозмутимо проговорила она, игнорируя окружавшую суету.

– Госпожа моя Суукмель, послушай: оставаться здесь более небезопасно.

– Безопасность, – проговорила она, – понятие относительное… – и подняла руку, словно бы для того, чтобы набросить на голову вуаль, но остановилась на середине жеста.

– Я остаюсь, – проговорила она тоном, не допускающим возражений. – Я решила, что, если эта иностранка София явится в Н’Жарр, мне следует поговорить с ней. У нас есть кое-что общее.

Губы ее улыбались, и глаза наполнял интерес.

– A каковы твои планы?

– Примерно такие же, как у тебя, – ответил он. – Я ухожу на юг, чтобы поговорить с Софией.

Глава 38

На дороге в Инброкар

Ноябрь 2078 года по земному летоисчислению

Эмилио не рискнул воспользоваться катером, предпочитая оставить топливо на случай экстренных ситуаций, так что они с Нико вышли на юг пешком. Священники остались в долине Н’Жарр, чтобы по возможности помочь местным, однако Нико и слышать не пожелал, чтобы отпустить его в одиночестве, и Эмилио не стал возражать. Невозможно было представить, что то воинство, которое им предстояло встретить через двенадцать дней, могло устрашиться одного пистолета и решительности, однако Нико неоднократно доказывал свою пользу, и Эмилио был рад его обществу. Тийат и Кажпин вызвались идти вместе с ними, чтобы провести через горные перевалы, извилистые ущелья и предгорья. Согласно плану, им следовало вернуться к руинам Инброкара, a затем пройти еще дальше на юг и где-то там, на дороге, ждать Софию и войско руна.

Ко второму закату Эмилио и Нико успели в кровь разбить колени, a Эмилио стал размышлять над определением степени экстренности ситуации.

Слои, складывавшиеся в горы Гарну, оказались тонкими и хрупкими, иногда накрененными и даже почти вертикальными, ненадежными для пешехода, предательскими и утомительными для ног. Руна располагали для передвижения тремя конечностями, считая хвост, однако подъем был труден всем.

– Ну, как там у тебя дела, Нико? – поинтересовался Эмилио после того, как Тийат и Кажпин в пятый раз помогли его рослому спутнику. – Быть может, нам все-таки стоит вернуться к катеру…

Он остановился, услышав, как за спиной зашуршали камни, и, обернувшись, они увидели высокого нагого мужчину, спускавшегося вниз по осыпи на грязных журавлиных ногах, держа над головой потрепанный голубой зонтик.

– Исаак? – предположил Нико, отряхивая каменную крошку с ладоней и потирая свежие ссадины.

– Да, – согласился Эмилио негромким голосом. – Кем еще может быть здесь этот человек?

Он ожидал увидеть на лице Исаака смесь знакомых ему черт Джимми и Софии. Но, к величайшему удивлению Сандоса, Исаак оказался совсем не ребенком. Должно быть, теперь ему около сорока лет, понял Эмилио. Старше Джимми в день его гибели… Вьющиеся волосы отца перешли к сыну, однако Исаак был темнее, и рыжина его уже подернулась сединой и сбилась в ломкие и грязные патлы. В сложении его, в длинных птичьих костях угадывалось изящество матери, он помнил и очертания рта, однако никак нельзя было узреть мать в этом грязном чудище, наделенном живыми синими глазами.

– У Исаака свои правила, – спешно проинформировала их Тийат, когда привидение это остановилось в нескольких шагах от них вверх по склону. – Не мешайте ему.

Даже не посмотрев на пришельцев, Исаак как будто бы занялся созерцанием чего-то, расположенного слева от Сандоса.

– Исаак, – осторожно начал Эмилио, – мы идем навстречу твоей матери…

– Я не вернусь, – громким и бесцветным тоном проговорил Исаак. – А какие песни ты знаешь?

Озадаченный Эмилио уже не знал, что сказать, однако за него ответил Нико:

– Я знаю много песен.

– Спой одну.

Тут на мгновение запнулся даже Нико, но с учетом ситуации предложил «О mio bambino caro…»[72], беря плавные верхние ноты мягким фальцетом, и повторил арию, когда этого потребовал Исаак. На какое-то время в мире не было иного звука, кроме двух голосов – двух неотшлифованных теноров, безыскусно прекрасных в тесной гармонии. Просиявший Нико уже готов был исполнить «Questа o quella», но Исаак сказал:

– Довольно, – и повернулся, чтобы уйти.

Без всякой просодии, отметил про себя Эмилио, припоминая симптомы, которые давно изучал в развивающем лингвистическом курсе. ВаН’Жарри упоминали о странностях в поведении Исаака, однако до сего дня он не понимал, что описывавшиеся ими особенности объяснялись чем-то большим, чем просто жизнь в одиночестве.

– Исаак, – окликнул его Сандос, прежде чем тот успел отойти, высоко, как цапля, поднимая ноги на острых камнях. – Ты хочешь что-нибудь передать своей матери?

Исаак остановился, однако не стал поворачиваться к ним.

– Я не вернусь, – повторил он. – Она может прийти сюда. – И, помолчав, добавил: – Это все. – И исчез за каменистым выступом.

– Она уже следует сюда, – пробормотала Кажпин.

– Этот их катер слишком вонючий и шумный, – отметила Тийат, возвращаясь к теме, обсуждение которой прервало появление Исаака. – Мы заканчиваем самый трудный участок пути, оставим его за спиной завтра, к третьему закату, – пообещала она.

Когда хребет Гарну остался позади, рельеф сделался ровнее, поднимаясь и опускаясь не более чем на рост рунаo. Сапфировые холмы вдалеке потемнели и обрели цвет индиго, ближние окрестности пылали цветками вроде земных фуксий, ослеплявших под лучами солнечного света, и Эмилио начал радоваться тому, что они все же пошли пешком. Ритмичное движение всегда успокаивало его, направляя внимание к сокращениям мускулатуры, к соприкосновению ступней и земли. Он не пытался предугадать аргументы Софии и собственные возражения. Все сложится хорошо, убеждал он себя, час за часом переставляя ноги – одну за другой, словно паломник, шествующий в Иерусалим. Снова и снова: все будет хорошо. Не то чтобы он верил в это – слова Хэ’эналы попросту соответствовали ритму движения.

По пути они часто останавливались попастись – на открытом месте, не опасаясь, что их заметят.

– Если нас арестуют, то все равно доставят к армии, – беспечно поведала практичная Кажпин. – Так что зачем