Эхо Танорга - Селина Катрин

Пьер нахмурился, явно поймав осуждение в моём голосе, но в этот момент вошла прислуга и принялась сервировать стол для чайной церемонии. Сенатор Легран настолько сильно не любил, как говорится, выпускать кислород в открытый космос, что замолчал. Мама тут же перехватила инициативу и начала рассказывать об изменениях в доме и саду, какие соседи теперь живут в коттеджном посёлке, затем стала расспрашивать, как мне жилось на Танорге, как я смог устроиться на работу. Всё это время я слушал и кивал, отвечал практически автоматически, рассматривая обстановку.

Внешне многое изменилось — я помнил этот мебельный гарнитур, но у него изменилась обивка, камин переоблицевали свежим камнем, чуть светлее, чем раньше, паркет тоже явно перестелили. За гигантскими окнами в пол на фоне восхитительных пиков гор начинали распускаться розы. Но если раньше это были кусты, то теперь мама явно полюбила штамбовые розы — молоденькие деревья со стволами, куда прививаются цветы. Я одновременно и узнавал дом, и нет. Узнавал — потому что прожил здесь двадцать лет и знал фактически каждый уголок, не узнавал — потому что чувствовал себя чужим. Не в том смысле, что мне здесь не рады. Отнюдь. В том глубоком смысле, что раньше я здесь жил, переживал, бегал на свалки, разбивал коленки, рвал одежду, ходил на множество скучнейших курсов по этикету, ссорился с отцом и боялся его наказаний. Боялся его неодобрения и гневных окриков, что я не достоин рода Легран, а сейчас… Сейчас мне было всё равно.

Больше всего на свете меня волновали мысли о Мирославе, о том, всю ли верхушку синдиката удалось переловить к этому моменту и что сделает Елисей Варфоломеевич с Олафом, когда узнает, что тот собственноручно посадил меня в машину к похитителю. Нет, на Лоурена я подавать в суд, конечно же, не стану, он поступил так по распоряжению отца, но факты — упрямая вещь. Хороший полицейский должен чувствовать настрой окружающих людей и быть внимательным, а уж не заметить, что водитель цварг, а не человек, — это и вовсе надо было не смотреть на водительское место.

Понятия не имею, сколько мы так сидели и чинно пили чай. Я машинально беззвучно поставил чашку на блюдце двумя руками, повернул ручку вбок для идеальной симметрии и плавно наклонился, когда прислуга подошла забрать посуду. По губам отца пробежала довольная ухмылка, а я вдруг поймал себя на мысли, что мне всё равно. Столько лет я пытался добиться его одобрения, а сейчас, когда продемонстрировал идеальный этикет, мне вообще по орбите, что он обо мне думает. В том Мире, где я живу, всем абсолютно по барабану, как я пью из кружки и куда её ставлю. Главное, чтобы не на документы. В остальном — вычурные жесты могут даже напрячь окружающих и быть вредными, если речь идёт о работе под прикрытием.

— Красивые, да? — Мама перехватила мой взгляд на штамбовые розы. — Это последний искусственно выведенный сорт, даже укрывать на зиму еловыми ветками не нужно, представляешь?

Я покачал головой.

— Извини, мам. Мне это неинтересно.

— Не будь грубым с матерью, — внезапно влез в разговор нахмурившийся отец.

Всё это время его взгляд осуждающе то и дело спускался на мои оголённые предплечья и расстёгнутую рубашку, но он сдерживался. Даже не представляю как.

Я хмыкнул.

— Это не грубость. Я просто сказал правду. Цветы меня не интересуют.

— И что же тебя интересует? — внезапно жёстко спросил отец. При этом он поднял подбородок выше и сжал руки в кулаки. На высоком лбу и около рта образовались глубокие заломы.

Раньше я его боялся такого… Мне было мучительно стыдно его разочаровывать, и эта интонация уже служила наказанием. А сейчас я чувствовал в себе предельную холодность и спокойствие.

— Танорг?! Эта планетка необразованного быдла, где все ходят в чём мать родила, — кивок на мои закатанные рукава, — предаются безудержному сексу и живут как дикие, без малейшего понятия о дисциплине и уважении старших?! — Его голос задрожал от презрения.

— Милый, не надо так… — начала побледневшая Эвелина.

— Что не надо? Называть всё своими именами? — Он грозно посмотрел на неё. — Ты ещё попробуй сказать, что Танорг не является оплотом разврата. Насколько мне известно, семьдесят три процента девушек при достижении двадцати одного года ставят себе противозачаточные имплантаты. Семьдесят три! А многие мужчины и того проще — делают вазектомию! — Последнее слово он произнёс с таким отвращением, будто кто-то его принуждал к этому.

Для Пьера Леграна сам факт того, что на какой-то планете всё в порядке с рождаемостью населения и люди заводят детей не потому, что «надо» или «долг перед вымирающей расой», а потому что хотят, уже был оскорбительным. Пьер Легран всю жизнь в первую очередь являлся сенатором, а уже потом мужем и отцом. Как член Аппарата Управления Планетой любой Мир, он воспринимал через призму его законов. На Цварге дела обстояли плохо с рождаемостью, и он стимулировал её как мог. Танорг с их квотами, ограничивающими появление детей, вызывал в нём ревность и зависть. Вот такая вот профдеформация.

Я внезапно внутренне развеселился.

— Да, отец. Мне интересна безопасность Танорга, так как я служу в полиции, но в последние годы всё моё внимание было отдано Веге.

— Веге?!! — Пьер побледнел, а я продолжил:

— Да, в одном из дел я внедрялся в низы преступной группировки и, представляешь, даже спал на улице на картонке, играя роль бездомного. А последней задачей от руководства было проникновение в наркокартель через кибер-игру. Месяцами напролёт я играл как среднестатистический таноржец или вегианец, пытаясь напасть на след торговцев наркотиками. Кстати, очень удачно получилось. Благодаря мне и одной девушке СПТ удалось прекратить стремительно разворачивающуюся гражданскую войну на спутнике.

— Нашёл чем гордиться! — Пьер потряс головой так, словно ему сказали что-то омерзительное и он пытается это сбросить с себя. — Лучшие свои годы гробишь на безопасность, или как это у вас называется, отсталого мира…

— Пьер! — не выдержала Эви, но цварг лишь прикрыл глаза.

— Если люди не понимают норм приличий, не соблюдают этикет