Горсть чудес, щепотка смеха - Татьяна Геннадьевна Абалова

Да включите наконец свет! — рявкнул он, смахивая в темноте корыто со стены. При тусклом свете лампы старик смотрелся не лучше. Я обернулась на бабушку, стоящую у двери. Она приглаживала и без того гладкие волосы дрожащей рукой.

— И тебе привет, Кощеюшка, — нараспев произнесла она. Бледное лицо, растерянный взгляд. Что это с ней? Отродясь бабушка перед нечестью не терялась.

— Ну, познакомь меня, Варвара, с будущей невестой, — старик повернул голову в мою сторону. И мне стали хорошо видны его орлиный нос, кустистые брови, острый взгляд и тонкие обескровленные губы.

— А кто сам жених-то? — бабушка встала между нами, пытаясь оттеснить меня к двери.

— Ох, Варя. Чего ты себе напридумывала? Я женат давно и… счастливо. Он как-то вяло произнес последнее слово, но не на нем у меня случился вздох облегчения. Старик женат! Значит, не он мой жених!

— А чего тогда явился?

— Сына поддержать. Зная тебя, мне страшно стало мальчика одного в лес отправлять.

— Кто мальчик-то? — не выдержала я, чем вызвала кривую улыбку у старика.

— А ты пойди посмотри. Он с полчаса уже ключи к вашему замку подбирает.

Я, как была простоволосая, в шерстяных бабушкиных носках, в одной ночной рубашке кинулась к двери, что вела на улицу. Распахнув ее настежь, сбила кого-то, стоящего согнувшись с ключами в руках. И теперь этот кто-то приземлился на снег, кубарем скатившись с высокого крыльца.

— Варварушка, она вся в тебя, — услышала я за спиной скрипучий смех старика.

— Валенки надень, Вася, — донеслось сзади, но я не чувствовала холода. У крыльца, раскинув руки, лежал мой Костя. Я его сразу узнала. Мне такая его поза очень даже знакома. Я встала на колени у распростертого тела и наклонилась, чтобы рассмотреть, сильно ли я его приложила, но пробивающийся через дверь свет не позволил увидеть масштаб разрушения.

— Надо бы его в дом занести, — мои слезы капали на лицо поверженного.

— Сначала поцелуй, — отозвался он. — Да не в лоб, глупая. В губы поцелуй. Сколько просить можно?

Первый поцелуй вышел так себе. Я стеснялась Кощея и бабушки, а поверженный еще и ночную рубашку в своих загребущих пальцах комкал. Под рубашкой же ничего нет, а вдруг как она сильно задерется? Одним словом, вырвалась я и в дом убежала. Забралась на теплую печь, а сверху еще периной укрылась и лежу, счастье свое осознать пытаюсь. Через некоторое время шаги услышала, потом в поле зрения растрепанная голова жениха появилась, а вот и сам он на печь полез. — Подвинься, Василиса. Не одна ты на снегу подмерзла.

— Ботинки снял? — больше строгости в голосе не помешает. Так я свой страх скрою.

— Пальто тоже снял. Брюки и рубаху оставил. Ничего?

— Ничего.

Лежали мы с ним, тесно прижавшись друг к другу, и дышать боялись. И не потому, что момент волнительный. А чтобы услышать, как сидящие за столом Кощей с Ягой нашу судьбу обсуждают.

— Весной, значит?

— Как снег сойдет, так и сыграем.

— А скажи-ка мне, Кащеюшка, чего это высокородным князьям от моей Васи понадобилось? У вас вроде неравные браки мезальянсом называются?

— Отчего же неравный? Василиса и сама к лучшему европейскому княжескому дому относится. Вспомни, дочь твоя за кого замуж вышла?

— За Альбертуса. Человек он. Не из наших.

— Правильно. Человек — не человек, а князь монакский. Ради такого мужа и колдовской силой пожертвовать можно.

— Так значит, если бы маманя не подсуетилась с отчимом благородных кровей, вы бы на мою Васю и не взглянули? Я прямо чувствовала, как бабушка руки в бока уперла, став похожей на букву Ф.

— Взглянули бы! — отозвался мой суженый-ряженый. — Не слушай их, Василиса. Я на тебя давно насмотреться не могу. Как год назад встретил в универе, так и заболел. Это папа кинулся в корнях твоих копаться, а по мне, деревенские девушки лучше принцесс. Добрее. Чище.

— Тс-с-с! — я приложила палец к его губам.

— Ты по-прежнему в лесу свой век коротаешь? — скрипучий голос был холоден. — А ведь сколько раз звал в замок к себе?

— Так не женой звал, полюбовницей. Мне свобода милее.

— Эх, Варя…

— А ты, Кощеюшка, по-прежнему над златом чахнешь?

— У банкиров работа такая, Варварушка.

— А жизнь-иглу свою где прячешь? Раньше мне доверял и зайца, и утицу, и яйцо.

— Теперь так банковские ячейки называются.

— Коробочка в коробочке?

— И глубоко под землей. Ну, хорошо, Варвара. Свиделись, поговорили. Пора мне. Еще встретимся, когда официально помолвку объявим.

— Своего Костика уже не боишься оставить?

— Все шишки, что предсказаны были, сын уже получил. Дальше сами пускай разбираются.

— Тебя до станции проводить?

— Нет, зеркалами уйду. Поездом Москва-Рига долго добираться. Пойдем, свечу подержишь.

— Трость не забудь. Ох, и тяжелая она у тебя.

Дверь в баньку захлопнулась и мы, наконец, остались одни. Я даже рот приоткрыла, зная, что сейчас последует поцелуй, о котором давно наяву грезила.

— Вася, ты с князьями-то будь поосторожнее! — вдруг раздался бабушкин голос. — Охальники они все до одного!

Я подняла голову и увидела, что волосы у бабули растрепанные, шпильки торчат в разные стороны, а кощееву трость она держит как скалку. Дверь в баньку опять закрылась.

— Да, мы такие, — лицо Кости приблизилось, и я, наконец, увидела звезды на зимнем небе. Когда мои руки потянулись к пуговкам на его рубашке, его ладонь мягко меня остановила. — Неделю потерпеть осталось, — прошептал он, целуя меня в ухо.

— И что будет через неделю? — шепотом ответила я, прижимая его ладонь к своему горящему лицу.

— Твой день рождения. И тогда тебе не отвертеться. Я год ждал.

— А я и сейчас готова. Ты же князь? А значит тоже охальник. Бабушка так сказала, — и опять взялась за пуговки.

— Что ты со мной делаешь, Вася?

— Охальничаю. Чай тоже из княжеской семьи.

— Бабушку пожалей. Она