Как приручить дракона – 5 - Евгений Адгурович Капба

В клановых доменах этот праздник не отмечался. Аристократы терпеть его не могли и всячески высмеивали. Ну, а как же? «Опять быдло пойдет шашлычки жарить и водку пить, нагадят вокруг себя, бутылок набросают и там же и уснут!»

А вот в земщине — отмечали с размахом! Это, наверное, был самый земский праздник из всех. Потому что земщина — для простолюдинов. Земщина — для цивильных. Шашлыки — это, конечно, было нечто само собой разумеющееся. И водочка, и огурчики, и капустка, и жареный на костре хлебушек, и прочее всякое. Но это — после обеда, на берегу речки или на собственном приусадебном участке. А утром обязательно — демонстрация! Не прям советская, но вполне солидная. Да и не загоняли туда никого силком, народ сам шел, весь город на улицы вываливал.

По улице Земской шли колонны предприятий — лучшие представители трудового народа, с цветами, знаменами национальными и корпоративными, транспарантами, с портретами Государя, даже — с иконами и крестами. Пели песни: например, «Дубинушку», которая тут была самой радикальной и революционной песней из всех. Была еще «Ордынская» — но ее пели в основном орки, и я в ней легко распознавал ужасно перевранную «Варшавянку», и чуялась мне за этим текстом кудлатая шевелюра Бабая Сархана.

Кажется, весь Вышемир высыпал на улицу Земскую: стояли на тротуарах и газонах, махали руками передовикам производства, радовались. Отцы города — почетные горожане, ветераны, духовенство, меценаты и, конечно, наш непоколебимый предводитель со всеми земскими вождями — все встречали шествие у подножия собора, приветствовали и благодарили за отличный трудовой год. Народ кричал «Ура!» и искренне радовался.

Что и говорить — в этот раз весна действительно принесла настоящее обновление: ужасы прошлого года по большей части мы преодолели, гнетущая атмосфера и вопиющий бардак, агрессивные сумасшедшие и амнистированные преступники на улицах, кажется, остались в прошлом.

Коммунальщики-гоблины, составившие отдельную колонну, шли с высоко поднятыми головами, и им, кстати, аплодировали очень громко — за пару недель они ликвидировали чуть ли не все стихийные свалки, закрасили граффити и подлатали, по крайней мере, ключевые улицы. Теперь ушатые и носатые работящие проходимцы пытались реализовать большую программу по сбору вторсырья, делали поквартирные и подомовые обходы, организовывали самовывоз, самовынос и самосброс через окно. Еще Управление благоустройства вроде как резко начало планировать закупки яблок, ягод и других сезонных плодов, и чуть ли не запуск коммунального предприятия по их переработке. От этого плана отчетливо пахло бырлом и большими проблемами, но я надеялся — Зборовский сумеет удержать ситуацию. Он вообще мастер баланса и неожиданных решений…

— Пепеляев! — замахал рукой мне кто-то из колонны Управления народного просвещения. — После митинга — у собора подожди меня!

Это был большой начальник Валентин Александрович. Не сказать, чтобы мы сильно сдружились, но доверять друг другу стали. Он ведь тогда действительно классно вписался в мою агиткомпанию против авалонских рекрутинговых агентств! Такого небезразличия и горячего участия от начальства обычно никто не ждет, и я тоже — не ждал. А этот, поди ж ты, прям всерьез впрягся. Может быть, потому, что вправду его, как и меня, заело. А может — потому, что я аристократ и землевладелец. Так или иначе, выслушать Валентина Александровича стоило, так что дальше следом за колонной я не пошел, а притормозил у церковной паперти.

На ум мне пришли слова отца Клауса: он ведь в свое время предлагал мне здесь убежище! Слава Богу — не пригодилось, забодали мы врагов внутренних и внешних — одного за другим. Конечно, наверняка кое-кто остался, и они себя еще проявят, но по Вышемиру я точно мог ходить спокойно. Сам отец Клаус был там, на площади, вместе с отцами города, народ благословлял. Так что я прошел по церковному дворику к скамеечке под березами, сел на нее, откинулся на спинку и стал дышать майским воздухом. На деревьях уже зеленели молоденькие листочки, они шевелились и перешептывались, рассказывая о грядущем лете.

Мне было хорошо!

Разве что сбивали с толку шум толпы с площади, бравурная музыка из репродукторов, задорный голос Зборовского, который от души всех поздравлял с Маевкой и благодарил за ударный труд на благо богохранимого Отечества и прекрасного Вышемира. Он там вроде шутил, потому как народ хлопал и смеялся. Определенно — двинуть соседа во власть было очень правильной идеей! И на трибуне Женька находился вместе со своей женой и детьми, и это тоже было здорово, потому как позитивный образ многодетной семьи, и вообще… Если мужчина с такой командой справляется и не свихнулся еще, а они — вон какие симпатичные и счастливые, то ему и уезд не стыдно доверить!

Ветер доносил запахи тех самых шашлыков: снаружи подгорелых, внутри — сыроватых, но все равно — безумно вкусных, пока горячие. А еще — попкорна, сладкой ваты и прочего, что всегда сопутствует народным гуляниям. Мне даже почти захотелось туда пойти, но не одному, а с Ясей, конечно!

— Вы поедете в Москву! — сказал Валентин Александрович. — На Всероссийский педсовет!

И это было совсем не то, что я мечтал услышать в такой прекрасный день, при такой-то отличной погоде.

— Однако! — я открыл глаза. — Вроде ж в Минск на конференцию?

— Ну, уж нет… Мне из губернии спустили — вас надо послать подальше! А им — из Минска. Нужен молодой, со свежими идеями, успешный. Там вроде как инициатива от кого-то с самого-самого верха исходит, мол — формирование позитивного образа учителя, повышение привлекательности профессии и все дела… — он скривился. — Только не говорите мне про зарплату, я и так знаю…

— А не боитесь? — спросил я, прищурившись.

Честно говоря, в Москву ехать не хотелось страшно. Дел у меня тут было полно, да и учебный год заканчивается, ребятам экзамены сдавать, готовиться надо! Какая Москва? Какой Всероссийский педсовет?

— Чего я бояться должен? — поинтересовался начальник отдела образования.

— Ну, того, что я им там с трибуны скажу, однако…- во мне стал просыпаться охотничий азарт.

— Про зарплату, наверное? — он пожал плечами.

— И про зарплату тоже, — отрицать было бы бессмысленно. — Георгий наш Серафимович потому такой замечательный, что от школы финансово не зависит. Для меня это — благотворительность, с первого сентября и до сих пор. Даже когда я аристократом еще не стал — уже за свои деньги кабинет обставил, потому что в Сыскном приказе работал, а еще — государево воинское