Инесса Ципоркина - Дерьмовый меч. Дилогия

— Та-ак, — хлопнув в ладоши, прервала я этот поток ненужных разглагольствований. — Больше аванса, меньше декаданса, профессор! То есть старикан ничего не может, пока не воссоединится обратно?

— Практически ничего, — покладисто согласился Лёдд.

— Выходит, он у вас со всех сторон импотент, откуда ни глянь, — приуныла Мене-Текел-Фарес. — Эх, придется старого хрыча реанимировать, а как?

— А ты меня спроси, куколка. — Наглый тягучий голос, раздавшийся из угла, мог принадлежать только мерзавцу Деанусу (я не поверила глазам, но за время рассказа Лёдда он опять успел развязаться и перевязаться — ну что за неугомонный тип!). — Там, где я пребывал последние годы, чего только с человеческой сущностью не делают. Делят и на два, и на семь, вгоняют в вещи и в зверушек, отпускают в другие реальности и заставляют там прожить сто, тысячу жизней с полной амнезией, не понимая, что ты здесь делаешь, вообще.

— Какой. Ужас. — Я старалась говорить равнодушно и презрительно — не хватало еще показывать врагу, что у меня бывают минуты слабости, а не только деловые истерики, помогающие заставить окружающих всё делать за меня.

— Ад! — пожал плечами фон Честер. — Чего вы хотите, королева?

— Мужа своего назад хочу, — прошипела я. — Все за мной. К Шамбл Д’Ору. Строем. И адского педрилу захватите, пока он сам тут всё не захватил!

Кабинет ректора был вполне ректальным: много дубовых панелей на стенах, кожаной мебели на полу, потрепанной литературы на стенах, тикающих фиговин и черепов на столах. Не хватало лишь феникса, который бы при виде нашей компании сгорел синим пламенем. А еще в кабинете висела куча картин, серо-буро-черных, точно их писали, стараясь не привлекать лишнего внимания к изображаемым объектам. Искать среди этих неразличимых харь ту самую — да мы бы и за год не управились. К счастью, искать не пришлось, потому что один из портретов оказался аккуратно засунут за спинку дивана и замотан плотным покрывалом, серым от пыли. Просто удивительно, что это произведение искусства не было отправлено украшать аллею Водолазов. Или еще куда-нибудь к чертям на кулички.

Не церемонясь, Финлепсин полоснул по пропыленным тряпкам своей боевой заколкой, занавес открылся. И…

И ничего. То есть портрет под покрывалом таки был, но ничего криминального в том портрете не было. Я приготовилась обнаружить на портрете монстра, оборотня, вурдалака, а вовсе не бородатого дядьку с масляным ртом, сальными глазами, потной лысиной и запотевшей рюмашкой. Больше всего воплощение компромата, страшный-ужасный харякрус напоминал говнофоточки с корпоративного банкета и семейного ужина, добавленные на стены соцсетей после Нового года. Да каждый праздник миллионы юзеров вешают точно такие же портреты в свои блоги — и никто не пытается прятать морды, соловеющие над салатиками-селедочками, под пыльные покрывала!

Поневоле задумаешься над тем, что мир, в котором ты родилась — поистине страшное место.

— Какая… гадость! — с выражением произнесла Менька.

Надо же, даже ее на чувства пробило. Первый раз моя несгибаемая премьерша дала слабину. Нет, второй. Первый был, когда Дерьмовый меч и его антипод — щит Буллщит — завоняли в унисон, пытаясь перепАхнуть друг друга.

Остальные мои соратники от вида харякруса только ручками прикрывались, да вздыхали на разные голоса, растеряв слова. Я пожала плечами, не понимая, что такого ужасного видят в Д‘Оровой Харе остальные. Конечно, рожа у мужика противная, но, судя по размеру кубка, стоящего от ректора по правую руку, она вполне могла быть еще противнее. Или попросту лежать в салате, стоящем в тазике по левую руку.

— Как же он деградировал с момента, когда я видел его в последний раз! — с наслаждением отчеканил профессор Лёдд. Похоже, ему позор ректора доставлял большое человеческое удовольствие. — И растолстел, и полысел, и опустился… Фу!

— Ну и вы, предположим, за последние лет сто не похорошели, — раздался от дверей совершенно спокойный ректорский голос. — Вы уже все посмотрели, молодые люди? Тогда, может быть, оставите мой кабинет и побежите сплетничать обо мне по факультетским общагам?

Обведя свою команду взглядом, я поняла: определенно этот мир жидок против моего. Все глядели на Шамбла так, словно он Шамбалу взорвал. А он всего-то выжрал стопарик под селедочку с луком да улыбнулся в камеру! Все-таки хорошо, что в прошлой и, надеюсь, невозвратной жизни я была непритязательной, бывалой тефтелькоподавательницей.

— Ректор, — улыбнулась я самой светской из своих улыбок, — ректор. А зачем вы его прячете? Очень миленький портрет.

— ЧТО???!!! — одновременно прокричал и прошептал Д‘Ор. Выглядел он так, будто выбирает, станцевать ли ему ламбаду на столе или спрыгнуть с самой высокой из башен Хогвартсорбонны. Да и соратнички мои, поняв, что я сказала, судя по их виду, приготовились умирать.

— Миленько, я говорю!!! — проорала я, чтобы до всех дошло. — Живенько, темпераментно, естественно. Вы тут такой пылкий. — И, мысленно попросив прощения у Розамунда, подмигнула ректору, находившемуся на грани между оргазмом и инфарктом.

Команда моя, стоявшая в состоянии глубокого обморока, наконец, отмерла и загомонила, убеждая ректора, что он очень неплохо смотрится на харякрусе и негоже такую красоту за диванами прятать. Ректор, прослезившись, кивал головой и явно был готов ради нас, прекрасных людей, на все, на все буквально.

— Между прочим, — вдруг задумчиво произнес Прозак, — вам бы не на стены эту штуку вешать, а обратно с ней воссоединиться. В ней — я это чувствую всей своей проклятой душой, мы, проклятые души, отлично друг друга понимаем — хранится и ваш магический потенциал, и мужской, и много всякого-разного. Вы отказались от них, потому что хотели быть хорошим. Вам всегда хотелось быть хорошим мальчиком. А…

— А хорошие мальчики плохо кончают, — неожиданно перебил Прозака Деанус. — В буквальном смысле, ректор. Или не кончают вовсе. Может, вернем эту часть вас туда, где ей положено быть, а, ректор?

Шамбл Д‘Ор глядел на нас затравленно и молчал. В его глазах крутился счетчик, но я была уверена, что похотливый старикашка согласится. Пусть это добавит ему пуза, лысины и морщин, пусть борода его в одночасье побелеет, но он согласится! У мужчин, придурков, нет ничего дороже ЭТОГО.

Потуга двадцать вторая

— Я мог бы вам посодействовать, — продолжил соблазнитель из самой преисподней. — Есть у меня одно ценное знакомство…

— Так задействуй его, — ответила я за ректора, не дожидаясь четко выраженного согласия. — Развяжись уже и задействуй, хватит демонстрировать нам свои оригами и шибари, рукоблуд!

— Эх-х! — выпутываясь из веревок, ностальгически протянул Деанус. — Где наша не пропадала…

— Ваша везде пропадала, — пробурчали мои братцы в унисон, на всякий случай принимая боевую стойку.

Деанус мазнул по ним сальным взглядом и скрутил из пальцев обеих рук невыразимой отвратительности кукиш. Только я собралась возмутиться: что за гнусные вольности в монаршем присутствии? — как из воздуха, потрескивая, соткалось нечто зелененькое и наглое. С крылышками, рогами, копытцами и хвостом со стрелкой на конце. Облизнувшись, оно напрыгнуло на ректора, так же, как и я… В смысле, не дожидаясь его согласия. И начало творить такое-е-е… что я немедленно вспомнила Ночь Большого Разврата в замке цу Кабздецов. И наученная горько-сладким опытом, рванула к выходу из кабинета. Вслед нам неслись звуки, отвратительные в своей однозначности.

— Это что за хрень? — в ужасе спросил Финлепсин, вываливаясь следом за мной в коридор и продолжая закрывать рукой глаза Поппи.

— Да! — всемерно поддержала его Менька, так же старательно закрывавшая глаза Чкалу.

— Суккуб, — пожал плечами Деанус. — Сейчас она вернет ректору его, гм, целостность через…

— Не надо подробностей! — взмолились все присутствующие. Фон Честер только гадко ухмыльнулся. Похоже, у него имелись гадкие ухмылки на все случаи жизни.

За время, пока за стеной вовсю восстанавливали целостность ректора, я успела похвалить себя, обругать, снова похвалить, поссориться с собой же, отметая все новые и новые попытки неконструктивной критики… Критика танком ездила по моей фирменной удаче. Это она, зараза-удача, помогает мне решать чужие проблемы, но ни черта не приближает решение моих собственных. И даже, кажется, уводит меня от цели все дальше и дальше. Вот вроде бы и мыслю государственно, и иду прямо к цели, а конца-края этому квесту не видно. И бронелифчик мой облупился, и укладка с каждым разом держится все хуже, и даже титановые шпильки не выдерживают нагрузок… Когда, спрашивается, это кончится? Хеппи-эндом, конечно. Ни на что другое я не соглашусь.

— Боюсь, что у вашего величества проблемы, — заметил профессор Лёдд, выслушав мой вопрос, адресованный не ему — а кому? Ну разве что мирозданию. Или потолку в коридоре. — На вас порча.