Инесса Ципоркина - Дерьмовый меч. Дилогия

Абраша похлопал ресницами и вдруг заалел, как роза. Мы с Мене-Текел-Фарес нехорошо переглянулись. Общение с Блядом, Кабздецом и братьями фон Честерами заставляло во всем видеть признаки бывшего или будущего яоя. Одновременно содрогнувшись, мы постарались переключиться на рассказ юного Пихто.

— Профессор как их увидел, так аж затрясся…

— Кого? — изумились мы с премьершей.

— Не кого, а что! — отмахнулся Абрам. — Он очень просил продать ему некоторые из ваших приобретений, приобретенных у черных риэлторов, когда вы приобретательствовали что попало во время при…

— Отставить тавтологию! — рявкнула я. — Торговать приобретениями не собираюсь — я королева, а не рыночная торговка!

— Гм. — В голосе Меньки появились злобно-мерчандайзерские нотки. — На это я бы таки возразила… Но не буду. А у него есть на что обменять? — И моя премьерша многозначительно стукнула себя по носу. Дважды.

Абраша недолго тупил — все-таки он был не Тупи, несмотря на первоначальное сходство. Он кивнул, повторил жест истинно хороших людей, которым очень нужно договориться по-хорошему, и скосил глаза налево. И чертова мерчандайзерша пошла, как дитё за гаммельнским крысоловом! Оставив меня страдать в одиночестве от собственной неумытости, непричесанности, неодетости и необутости! Вот же подлый народ эти торгаши. Выгода им важней гламурности. Я вздохнула во всю ширь моего прекрасного бюста (не думать о седьмом номере!) и, понурив голову, побрела куда глаза глядят. Глаза глядели в сторону ванной комнаты — так я и забрела в свои апартаменты, всеми покинутая и несчастная.

Я печально разделась, печально набрала ванну с пеной и печально легла отмокать. Следующие три (а может, пять — но кто считает?) часа прошли в неусыпных государственных заботах. Мое величество отмылось, причепурилось и приободрилось. Я еще покажу этой Хогвартсорборнне, где раки свистят!

Образ свистящего рака вызвал у меня какие-то смутные ассоциации. Привычка мыслить государственно никуда не делась, несмотря на государственный же масштаб королевского склероза. Однако меня опередили. Когда я, обувшись в запасные титановые шпильки, наконец припомнила, где я читала про свистящих раков, вышла в соседнюю комнату, в моих шмотках уже вовсю рылись Менька с Гаттером, а Лёдд с придворным астрономо-лоцманом Пихто изучали замасленный свиток, воняющий рыбой. Так, словно это был исторический документ.

— Ну вот, — занудила я, — заходи кто хочет, бери что хочешь… Чё за дела, чуваки?

— Ой, простите, ваше величество, — заюлил сукин кот Абрашенька. — Мы с профессором читаем предсказание насчет Рака. Рак, видите ли, есть членистоногое, чей ротовой аппарат совершенно не приспособлен для свиста, но если ему дать свисток…

— Свисто-о-ок… — простонали мы с Менькой.

Только сейчас я вспомнила про подарок Розамунда, которым его всегда — ну почти всегда — можно было призвать из любой дали, где бы он ни был, мой раскосоухий, мой незабвенный и неподражаемый.

— Слышь, профессор! — непочтительно обратилась к Лёдду Мене-Текел-Фарес: — А у тебя от девичьей памяти ничего нет? Ничего нет хуже, чем девичья память нашей монархини! Лучше склероз, чем такая память!

— Отставить лечить монархиню! — рявкнула я. — Всем вспоминать, кто и когда последним видел мой свисток для эльфов!

— Этот, что ли? — лениво поинтересовался сидящий в углу (и почему-то связанный уже по-другому) Деанус фон Честер. — Занятная штучка… — В руке его вращался, как живой, наш мобильник… наш инструмент связи с Розамундом. Последний и единственный. — А я все гадал: зачем тому красавчику свисток? И почему он ни разу не пытался в него дунуть? — И гнусный фон Честер поднес мою драгоценную реликвию к своим гнусным губам.

Дунул раз, дунул другой… и ничего. Свисток был мертв и безгласен.

Потуга двадцать первая

— А он вообще работал когда-нибудь? — пробормотал все тот же Лёдд, после того, как каждый из нас дунул в свисток (некоторые так даже и по два раза). — Такое ощущение, что он заблокирован злым заклятьем.

— Или отключен за неуплату! — вылез умник Финлепсин.

Я потрясла свисток, как будто из него могло послышаться «Абонент временно недоступен» — и как будто это могло нам помочь. Побывав в аду, мой самый ценный артефакт лишился всей своей артефактической силы и мне оставалось только сделать самое важное и необходимое, что требуется в подобных случаях. А именно — сесть на пол и поплакать.

— Ну не надо, не надо, ваше величество, — поморщился весь мужской пол, находящийся в помещении. Мужчины! Где им понять оздоровляющий эффект хорошей, не ограниченной в средствах истерики… — Мы что-нибудь придумаем, попробуем его расколдовать, обратимся к ректору Шамбл Д’Ору…

И тут профессор Лёдд произнес свое холодное, веское «гм-гм». Или даже «ГМ-ГМ», настолько веским оно было. Все, разумеется, замолчали и заинтересованно уставились на Лёдда. Тот явно что-то знал — и, судя по невыразимо глупому виду профессора, это было очень значимое и очень таинственное что-то. Никогда мужчины не выглядят такими тупыми индюками, как тот в момент, когда собираются раскрыть чью-то тайну.

— К ректору обращаться не советую, — процедил Лёдд.

— А почему? — слаженным хором спросили мы — чего профессор, собственно, и ждал, с наслаждением затягивая театральную паузу.

— Потому что, собственно, нет никакого ректора. — Театральная пауза.

— Как нет?!! — Слаженный хор.

— А вот так. — Театральная пауза.

— Но как же?.. — Слаженный хор.

— Да вот так уж. — Театра… Ну всё, хватит!

— Профессор!!! — рявкнуло мое величество. — Приказываю рассказать все как есть! Иначе лишу это заведение королевских дотаций на перманентную реставрацию!

Лёдд побледнел и перестал изображать звезду Малохудожественного театра.

— Когда-то, давным-давно, — начал он тоном сказочника, оскорбленного в лучших чувствах, — тогда еще довольно молодой мужчина по имени Шамбл Д’Ор очень сильно боялся смерти. А поскольку умереть он, человек мирный, ученый, мог только от старости, то старости он тоже боялся. Конечно, никому не хочется становиться седым, лысым и морщинистым, поэтому самые популярные магические средства — те, которые помогают сохранять первую, вторую и прочие свежести. Одно время Шамбл мечтал о волшебных мирах, где люди молодели с помощью чудесной пластической хирургии, но что-то заставило его отказаться от перемещения в те края. Он начал искать средств остаться молодым, не покидая нашей вселенной.

— Расценки, небось, не понравились, — пробормотала Менька — и мне оставалось только кивнуть. Кто знает, сумел бы попаданец без документов, с диким именем «Шамбл Д’Ор» реализовать в моем мире здешние сокровища и накопить на приличную пластику в хорошей клинике? И хватило бы у него мозгов отсудить эти деньги назад, придравшись к паре не рассосавшихся морщинок?

— И вот профессор — тогда еще, повторюсь, довольно молодой профессор стал искать мифически-мистически-артефактическую вещицу под название «харякрус», которая разделяет человеческую сущность на две составляющих: одной достается весь запас гламура, положенный человеку от природы, второй — вся правда о том, каков человек на самом деле. Первая составляющая называется Крус, вторая — Харя. Ту часть, которая Крус, можно всем показывать: она всем нравится, тот, кто готов жить ее жизнью, всегда в шоколаде. — Профессор не удержался и снова сделал паузу, ожидая требовательных вопросов, а не дождавшись, злобно скривился и продолжил: — А с Харей все не так гладко, как с Крусом. Харю можно отпустить на волю — увы, но тогда она может очень и очень портить жизнь не только себе, но и другим. Но можно и запереть — в каком-нибудь специально построенном заведении типа лабиринта, а то и просто в волшебной вещи. Например, в портрете…

При слове «портрет» у меня появилось смутное подозрение, что какую-то похожую, но очень скучную историйку я уже слышала… или читала… или смотрела. Пока не вырубилась и не пропустила конец. Интересно, чем все кончилось для Шамбла Д’Ора?

— Очень хорошая, полезная штука эта харякрус, — всё бубнил профессор. — О ней ходили легенды не только в нашем мире, но и в сопредельных измерениях. Но ничего достоверно узнать не удалось, поэтому Шамбл предпринял несколько опасных вылазок в разные вселенные и наконец добыл именно то, что ему требовалось. А когда ритуал разделения себя на части и запирание Хари в парадный портрет прошли успешно, случилось страшное: Харя, впитывая в себя все неблагоприятные особенности натуры профессора, впитала и многие его способности. Поскольку способности, как правило, неразрывно связаны с негативной стороной личности и вместе с нею плавно перетекают…

— Та-ак, — хлопнув в ладоши, прервала я этот поток ненужных разглагольствований. — Больше аванса, меньше декаданса, профессор! То есть старикан ничего не может, пока не воссоединится обратно?