Теренс Уайт - Слон и кенгуру

Увидев, что это сделано, он наклонился, беззвучно сказав «Ааааах!», когда талая вода перебила, точно огонь, его дыхание, и лег на нее, как пловец, головой к верховью, упершись ступнями в парапет. Другой надежды проделать путь у него не было — только в горизонтальном положении, как будто в вертикальном течение отменяло силу тяжести, что оно, впрочем, и делало.

Вид мистер Уайт приобрел нелепый и трогательный, если не отвратный, что происходит со всеми покрытыми шкурой животными, когда они намокают. Борода его прилипла к подбородку. Казалось, что он просто нежится в реке удовольствия ради, как морж, и совсем никуда не продвигается. Движения его стали неровными, неуклюжими, словно задумчивыми. Что он делает, понять никто не мог.

Весьма грациозно и, по-видимому, умышленно — как если бы в голову ему сию минуту пришел новый план, — мистер Уайт погрузил ее в воду, выставил наружу ягодицы, помахал зрителям рукой, повернулся на спину, крутнулся еще раз, исчез и миг спустя появился в самом конце веревки. Он потерял точку опоры.

Веревка начала натягиваться, миссис О’Каллахан заверещала, призывая Святую Деву Марию, ухватилась за веревку и дернула ее на себя. Но это действие, вместо того чтобы притянуть мистера Уайта к бочкам, потянуло таковые к нему. Веревка была привязана к ним. И освободить ее было невозможно. Через долю секунды три бочки уже крутились, как колесо рулетки, да еще и на самом сильном течении — сразу за мостом. Минута, и парапет остался далеко позади. Они удалились и от Кашелмора, а от берегов их отделяло по полмили воды! Мистер Уайт бешено плыл к бочкам, миссис О’Каллахан тянула за веревку.

Талой водой он был сыт по горло.

Миссис О’Каллахан и Микки сильно откинулись назад, чтобы придать бочкам устойчивость, мистер Уайт бился, как забагренный лосось, пытаясь забраться на борт. Наконец он, задыхаясь и отплевываясь, наполовину перевалился через острый изогнутый обод, струи воды стекали с его поблескивавшего зада и усов. Миссис О’Каллахан ухватила его за ворот — последний рывок и дело сделано. Бочки черпанули немного воды, но остались на плаву. Мистер Уайт уперся ногами в дно, наступив Домовухе на хвост, выпрямился, слишком измотанный даже для извинений перед нею.

Миссис О’Каллахан и Микки стояли лицом к лицу со своим лоцманом — да только так тут и можно было стоять, ну, еще спиной к спине, — и смотрели, как он выжимает свою одежду. Нос его был синим, пальцы свекольными, волосы, прежде прямые, как божественное откровение, свисали на уши, походя на водоросли при отливе.

Миссис О’Каллахан задумчиво сняла с воды его плывшую вровень с ней твидовую шляпу и водрузила оную на голову мистера Уайта.

Микки ткнул пальцем ей за плечо и вскричал — с неподдельным интересом и довольно весело:

— Госпди! А это кто?

Мистер Уайт повернулся, чтобы взглянуть. Нововеры, вняв его намеку, достигли моста и устремились вниз по течению. Кружа и кружа в ванночках и чайных ящиках, выкрикивая духовные лозунги своей веры, умоляя Мессию не покидать их и — в попытках вырваться вперед — лупя друг друга по головам метлами, швабрами и иными импровизированными веслами, еретики Кашелмора шли по горячему следу Учителя.

Глава XXIV

Мистер Уайт презрительно и гневно выбросил их из головы. И без них было о чем подумать. И он начал думать, стуча зубами и одновременно пытаясь ребром ладони выдавить воду из своих одежд.

Миссис О’Каллахан прожила в довольно удобном фермерском доме двадцать три года, она же в несколько приемов выплатила 120 фунтов за постройку сенного сарая. А он перевернул ее сарай вверх ногами, набил ее же скотом и орудиями, вытащил несчастную из дома, в котором она провела всю свою супружескую жизнь, отволок на расстояние в пять миль — до Кашелмора, куда она могла преспокойно добраться в запряженной пони двуколке, — а там утопил все в бурных водах Слейна. Если бы на этой стадии она каким-то образом выразила неудовольствие или хотя бы задала иронический вопрос: «Ну, и что же дальше?» — ее очень даже можно было за это простить. Однако миссис О’Каллахан была не такая.

Увидев страдальческое выражение его лица, она сказала, и до чего же великодушно:

— Это все Микки виноват, потому как он не помог вам с ульями.

В ответ Микки воскликнул:

— Я бы и помог, а виновата ты, потому что… потому что… потому что ключи на комоде забыла!

— Я…

Мистер Уайт сказал:

— Н-н-н-никто не виноват. Остановить Ковчег м-м-м-мы не могли. Надо было стоять на якоре в Беркстауне, пока все не п-п-п-потонуло бы.

— То есть, — с горечью добавил он, — если что-нибудь вообще потонуть собирается. Ну кто бы мог в такое поверить? Ар-Ар-Архангел это б-б-б-был или к-к-к-кто?

— А я вашу курточку в сухости сберегла, — участливо сообщила миссис О’Каллахан. Да, уберегла от всех бед, и башмаки его тоже, а единственной в Ковчеге вещью, какая могла ныне принести всем ощутимую пользу, была из тех, которые миссис О’Каллахан притащила на борт в своем матросском сундучке — полбутылки бренди.

— М-м-м-мы не можем остаться в этой посудине на с-с-с-сорок дней. Н-н-н-надо при п-п-п-первой возможности подплыть к б-б-б-берегу. За-за-зачем Архангел велело нам построить Ковчег, если тот д-д-д-должен был затонуть в К-К-К-Кашелморе?

— Вы бы надели курточку-то, а то еще пневмонию подхватите.

— А у нас и в-в-в-весел нет.

— И бренди хлебните, мистер Уайт. Оно вам ох как поможет.

— Я н-н-н-не могу снова в в-в-в-воду лезть, пока не с-с-с-согреюсь, и к-к-к-как же мы до б-б-б-берега доберемся?

— А зачем нам берег? — внезапно спросил он, стиснув зубы в гневе на их неожиданную самостоятельность. — Потоп у нас или не Потоп? Что правильнее — с-с-с-сойти на берег, вернуться к Ковчегу и построить д-д-д-другой или плыть в этих чертовых бочках дальше — что?

— Как скажете, мистер Уайт.

— П-п-п-прежде всего, м-м-м-мы не сможем добраться до берега, б-б-б-без весла и то еще надо с т-т-т-течения сойти. П-п-п-пожалуй, к-к-к-куртку я все же н-н-н-надену.

Миссис О’Каллахан помогла ему в этом и дала бутылку бренди.

— Н-н-нет, с б-б-б-бренди я до берега подожду. М-м-м-может придется опять в воду л-л-л-лезть, чтобы отбуксировать вас.

— От глоточка вреда не будет.

— Б-б-б-беда в том, что я не понимаю нашего положения. Это Потоп? Нужно нам на берег сходить? Эти б-б-б-бочки…

— Вы присядьте, чтоб от ветра укрыться, а Домовуха вас согреет. И от бренди никакого вреда не будет.

Мистер Уайт послушно опустился в бочку и проглотил половину бренди. Никак оно на него не подействовало.

— Странные какие-то берега, — сказал Микки.

Странными они и были, потому что бочки безостановочно кружились в потоке, как пробки, отчего и берега величаво кружились вокруг Микки. Вскоре его вырвало снова.

Боже мой! — мрачно размышлял, сидя в бочке, мистер Уайт. (Нет, бренди все же подействовало.) Ты мог бы и сообразить, что Ковчег, сооруженный в Ирландии, всенепременно потонет. Спасибо доброму Господу уж и за то, что мы удалились от Беркстауна. Спасибо доброму Господу, что мне не приходится больше касаться дверных ручек лишь кончиками пальцев — из страха, что они покрыты экскрементами. Спасибо доброму Господу за то, что я впервые за полтора года искупался, пусть и в холодной воде. Спасибо доброму Господу, что мне не приходится выдвигать в спальне ящик комода и обнаруживать в нем тухлое яйцо или давным-давно вскрытую коробочку сардин, приспособленных микробами под питательную среду. Спасибо доброму Господу, что мы оставили позади разбитые окна, протекающую крышу, обвисшие двери, общую грязь, и вранье, и упрямство, и суеверия, и трусливую жестокость, и полную бестолковость во всем. Да, и спасибо доброму Господу, что мы удалились от нужника, напрямую соединенного с колодцем, из которого черпают воду для питья, от стока судомойни, который отправляет отбросы под пол маслобойни, да там их и оставляет, потому что землекопы, которые его вырыли, не удосужились придать канаве наклон.

Боже Милостивый, хотел бы я знать, известно ли кому-нибудь из живущих ныне англичан или американцев, какова жизнь в Ирландии? Из собственной они таких сведений почерпнуть не могут, а уж из книг, какие печатают ирландцы, тем более. Если ты живешь по соседству с империей, то естественно обзаводишься комплексом неполноценности и утешаешься иллюзией собственного величия. И естественно, выдумываешь тысячи расчудесных причин, по которым только тебя и следует считать единственным достойным из живых существ, а империю — мерзавкой, которая все делает неправильно. И ты начинаешь писать книги или снимать фильмы о благородном величии жизни на острове Арран или ужасных жестокостях, совершенных Кромвелем. Беркстаун, конечно, не остров Арран, там и капли акульего жира не купишь; что же касается Кромвеля, то он обогнул Кашелмор окольным путем и ближе, чем на десять миль, к нему не подходил. Можно и не говорить, что это нисколько не мешает горожанам показывать сожженное им аббатство. На самом-то деле, аббатство спалил один из О’Нейллов, изжаривший в нем сорок своих соотечественников.