Нора Кейта Джемисин - Наследие. Трилогия (ЛП)

И все-таки она вела себя странновато, и я не понимал, в чем тут дело. Какая-то она была дерганая и пугливая. Я даже задумался, почему она не осталась у себя и не легла спать, раз уж убедилась, что помирать я не собираюсь.

– Как прошла встреча с этой… как там ее? – спросил я, сделав рукой неопределенный жест. Имелась в виду знатная дама, ради которой Шахар наряжалась в плетеное платье.

Она хихикнула:

– Все прошло хорошо. Правда, смотря что понимать под словом «хорошо». – Тут она посерьезнела, глаза потемнели, одарив меня намеком на ее былой гнев. – Тебя, вероятно, порадует, что я послушала твоего совета и не воплотила свой план бросить вызов противникам. Вместо этого я передала им послание – надеюсь, если я не ошиблась насчет госпожи Хинно, – что не отказалась бы от переговоров. Нужно больше узнать об их требованиях и выяснить, не можем ли мы их каким-нибудь образом удовлетворить, желательно не ввергая при этом весь мир в хаос.

И она покосилась на меня, желая узнать, как я отнесусь к сказанному.

– Весьма впечатлен, – ответил я вполне правдиво. – И удивлен. Переговоры, компромиссы… Итемпаны обычно подобного не приемлют. Неужели ты переменила свои взгляды из-за меня?

Я негромко рассмеялся. Все же и во взрослении есть что-то хорошее. Люди начинают больше прислушиваться ко мне.

Шахар вздохнула, глядя в сторону:

– Посмотрим еще, что будет, когда об этом узнает мать. Она и так считает меня слишком слабой, а после такого может и из наследниц сместить.

Она тяжело вздохнула и откинулась на постели, вытянув руки за головой. Я ничего не мог с собою поделать – глаза сами уставились туда, где тонкую ночнушку подпирали два остреньких холмика. И не только подпирали, но и просвечивали: я отчетливо видел два коричневых кружочка, удивительно темных при ее-то светлой коже и волосах. И эти крохотные выпуклости посередине…

Глупое, бесполезное, животное смертное тело! Мое естество восстало прежде, чем я успел его усмирить, и, чтобы окончательно не выдать себя, я вынужден был поспешно сесть, оставив обычную свою ленивую позу. Было больно, меня обдало жаром, словно я заболел. (А ведь действительно заболел, и хворь звалась юностью. Мучительный и страшный, скажу вам, недуг!) И влекла меня не просто ее плоть. Тонкие чувства почти оставили меня, я уже плохо видел ее душу, но все-таки ощущал, что она переливается и шепчет, как струящийся шелк. Мы, боги, никогда не могли противиться зову истинной красоты…

Я с трудом оторвал взгляд от ее грудей и заметил, что она наблюдает за мной. Смотрела, как я смотрю на нее? Не знаю, но охвативший меня телесный голод лишь обострился из-за ее спокойного и созерцательного взгляда. Я все же совладал с собой, хотя пришлось мне нелегко. Еще один симптом болезни.

– Не глупи, – сказал я, вновь сосредотачиваясь на скучных делах повседневности. – Для компромиссов как раз и нужна великая сила, Шахар. Куда большая, чем для угроз и расправ, ведь приходится бороться и с врагом, и с собственной гордостью. Вы, Арамери, никогда не могли этого понять, да вам и не требовалось, потому что все и так было в вашей власти, только прикажи. Теперь, может быть, вы научитесь быть истинными правителями, а не просто тиранами.

Она перекатилась на живот, опираясь на локти, и оказалась между моими раскинутыми пятками. Я нахмурился, исполнившись подозрений, после чего удивился собственному беспокойству. Она была всего лишь девчонкой, старавшейся постигать взрослую женскую жизнь. Несколько подросшая разновидность «покажи мне свое, и тогда я покажу свое». Ей хотелось знать, привлекательна ли она для меня. И я понял, что обязан дать ей честный ответ. Я разогнул колени и откинулся на локтях, чтобы она смогла увидеть свидетельства моего восхищения: жаркий взгляд и рубашку, натянувшуюся на определенной части тела. Шахар тотчас вспыхнула и поспешно отвела глаза. Потом вновь посмотрела на меня и опять потупилась. И наконец уставилась на свои руки, перебирающие складки покрывала.

– Думаю, мать хочет, чтобы я вышла за Канру, – с усилием выговорила она. – Ну, за того теманского наследника, помнишь, я говорила? Полагаю, ради этого она и позволила мне с ним подружиться. Больше она никого и никогда ко мне не подпускала.

Я пожал плечами:

– Ну и женитесь с ним, раз так.

Она уставилась на меня, забыв всю свою чопорность:

– А я не хочу!

– Ну так не женитесь. Шахар, во имя всех богов, ты же наследница Арамери! Делай, что тебе хочется, демоны тебя побери!

– Не могу. Если мать этого хочет… – Она прикусила нижнюю губу и отвернулась. – Мы никогда прежде не продавали своих дочерей и сынов, не устраивали браков по расчету, Сиэй. Нам просто не было нужды, ведь мы ничего не могли от этого выиграть. Нам не нужны были ни союзники, ни деньги, ни земли, у нас и так все было! Но теперь… думаю… Думаю, мать понимает: учитывая растущее беспокойство Дальнего Севера, теманцы могут оказаться ключевой силой. Полагаю, именно поэтому она и доверила мне вести дела с госпожой Хинно. Она выставляет меня на продажу.

Сказав так, она вскинула взгляд и уставилась на меня с такой свирепостью, что я отшатнулся, как от удара. В чем дело?

– Я хочу стать преемницей матери, Сиэй. Хочу сменить ее в качестве главы семьи. И не просто потому, что жажду добраться до власти. Я знаю, какое зло моя семья причинила и тебе, и всему миру. Но мы и добро творили, великое добро, и я хочу, чтобы именно это стало нашим наследием! И я во что бы то ни стало этого добьюсь!

Я смотрел на нее, и к немому изумлению постепенно примешивалась скорбь. Ибо то, чего она желала, было невыполнимо. Ее детское обещание быть хорошей и при этом остаться Арамери, использовать могущество семьи, чтобы сделать мир лучше, было продиктовано наивностью самой высокой пробы. Я видел таких, как она. В семье, избранной Итемпасом, подобные люди рождались каждые несколько поколений. Этакие лучи света в темном царстве, прекраснейшие души среди безобразного скопища. Я не мог их ненавидеть – они были людьми особого сорта.

Но стоило лишь им оказаться у власти, как все начинало очень быстро меняться. Они проносились по жизни, как звезды, сорвавшиеся с небес, ослепительные и недолговечные. Власть гасила их внутренний огонь, убивала особость, и все сменялось отчаянием. Как больно бывало наблюдать за гибелью всех их надежд!

И я молчал, не в силах найти подходящие слова. Если она увидит охватившую меня грусть, это только ускорит неизбежное. Поэтому я лишь вздохнул и повернулся на бок, изображая скуку, хотя в действительности с трудом удерживался от слез.

Ее отчаяние вылилось в эмоциональную вспышку. Она встала на четвереньки и перебралась ближе ко мне, упираясь в постель по бокам от меня, чтобы вперить сердитый взгляд мне в лицо.