Дэн Абнетт - Ересь Хоруса: Омнибус. Том I

— Вот. Возьми. Подарок Битура Беркау Ахмаду Ибн Русте.

— Это означает какой-то договор? — осторожно спросил вышнеземец.

Беркау покачал головой:

— Нет, ничего общего со смешиванием крови. Когда ты будешь рассказывать обо мне, возможно, ты вспомнишь мою доброту и сделаешь ее частью своей истории.

— Когда я буду о тебе рассказывать?

Беркау кивнул:

— Да, потому что так и будет. И тогда я, отдавший тебе шкуру, буду выглядеть хорошо, а Вар предстанет эгоистичным псом.

Вышнеземец оглянулся на Варангра. Глаза Астартес ярко сверкнули в морозной темноте. Было видно, что он едва удерживается, чтобы не ударить Беркау. Затем он заметил обращенный на него взгляд рунного жреца.

— Я понял свою ошибку и постараюсь ее исправить, — пробормотал Варангр.

Вышнеземец набросил подаренную Беркау шкуру на плечи и взглянул на Охтхере.

— И все-таки я не понимаю.

— Я знаю, — сказал жрец.

— Нет, нет! — воскликнул он разочарованно. — Не надо меня успокаивать, лучше скажи, что мне все объяснят.

— Но я не могу, — возразил жрец. — Потому что этого не будет. Некоторые вещи нельзя объяснить. Возможно, тебе кое-что объяснят, но не все, потому что объяснять все не слишком разумно.

Они подошли к обрыву.

Длинный, продуваемый ветром зал закончился, и они остановились на выступе огромной скалы. Под ногами зияла трещина, уходящая в сплошную темноту. На противоположной стороне расщелины вышнеземец смог уловить призрачное зеленоватое свечение неровной стены. Погребальный зал вывел их к гигантской трубе, поднимавшейся вертикально сквозь камень в середине горы. Вверху шахта тоже терялась в темноте. Из глубины порывами налетал зимний ветер.

— Куда теперь? — спросил вышнеземец.

Варангр крепко сжал его руку.

— Вниз, — сказал он и шагнул со скалы, увлекая за собой вышнеземца.

Он был слишком поражен, чтобы кричать, но ужас вспыхнул в его груди и разрывал мозг. Они падали. Падали. Падали.

Но не отвесно и не навстречу смерти. Они опускались плавно, словно пушинки из разорванного чехла, подхваченные бризом, словно хлопья бумажного пепла, словно пара жужжащих птиц-сервиторов, которые сопротивлялись гравитации и так быстро махали крыльями, что это было незаметно глазу.

Внутри Этта повсеместно бушевал ветер Фенриса. Он продувал огромные залы, вздыхал в склепах и переходах, а в вертикальной трубе дул с такой силой, что подхватывал падающие предметы и замедлял их полет. Восходящий поток опускал их медленно, раздувая хлопающие шкуры, бусы и ремни Астартес.

Одной рукой Варангр продолжал удерживать безвольно расслабленное тело вышнеземца, а вторую он вытянул в сторону. Он повернул ее навстречу потоку, как орел поворачивает крыло, и стал управлять полетом. Вышнеземец сморгнул выступившие от резкого ветра и животного страха слезы и увидел внизу еще один скальный выступ, еще одну плоскость, нависающую над пропастью. Они приближались к ней под идеальным для посадки углом. Варангр приземлился на ноги и пробежал несколько шагов, чтобы погасить скорость. Вышнеземец не удержался на ногах и упал лицом вниз. Шкура накрыла ему голову, словно огромный капюшон.

— Ты научишься этому трюку, — пообещал Варангр.

— Как? — спросил вышнеземец.

— Повторяя полет снова и снова, — пояснил Астартес.

Вышнеземец приподнялся на четвереньки, и его вырвало. Из желудка, пустовавшего девятнадцать лет, не вышло ничего, кроме слюны и слизи, но тело продолжало содрогаться в попытках извергнуть хоть что-нибудь.

Беркау и рунный жрец приземлились на выступ позади них.

— Подними его, — сказал жрец.

Его оттащили от края скального выступа. Голова еще бессильно болталась, но левый глаз снова ожил. Вышнеземец увидел комнату, ярко освещенную биолюминесцентными лампами и трубками с нитями накаливания. Неожиданная иллюминация вызвала боль. Пространство, видимое левым глазом, было залито оранжевым светом, в котором метались тени от пляшущего огня, а пол цвета слоновой кости блестел под желтоватыми лампами. Второй глаз воспринимал сцену в раскаленном зеленоватом сиянии. Лампы и другие источники света оказались настолько интенсивными для правого глаза, что превратились в ослепительно-белые пятна и вспышки остаточных изображений. Правый глаз почти не видел теней и никак не мог сфокусироваться.

Астартес поставили его на пол.

Вышнеземец почувствовал запах крови, соленой воды и щелочную вонь антисептика. Комната, по его представлению, была либо медицинской палатой, либо прозекторской. Возможно, и тем и другим. Или сначала одним, потом другим. Кроме того, здесь витали запахи лаборатории и кухни. В комнате имелись металлические скамьи и трансформируемые койки. Над ними гроздьями висели лампы направленного света, а с потолка, словно ветви плакучей ивы, свешивались манипуляторы и конечности сервиторов. Еще здесь находились камни, обтесанные наподобие алтарей или колод для разделки туш. Невидимые устройства гудели и жужжали, создавая постоянный звуковой фон цифровых джунглей. Арочные проходы вели к другим кухням-моргам. Комплекс казался огромным. Вышнеземец заметил заиндевевшие двери криогенных камер и стеклянные люки цистерн для восстановления органики. Вдали тянулись библиотечные полки, уставленные тяжелыми стеклянными бутылями и колбами, словно ряды банок с консервированными на зиму фруктами в подземном погребе. Но в их темной тягучей жидкости хранились совсем не овощи и фрукты, а сами сосуды были закреплены на полках и соединялись с системами жизнеобеспечения.

Вскоре появились рогатые черепа — люди в масках в виде черепов зверей, как и те, что окружали вышнеземца при его пробуждении. Рунный жрец заметил его беспокойство.

— Это всего лишь трэллы.[144] Слуги и помощники. Они не причинят тебе вреда.

Из невидимых углов таинственной лаборатории появились другие фигуры. Судя по габаритам, это были Астартес. Их лица закрывали черепа более грозного вида, чем у трэллов. Ниспадающие до пола балахоны были сшиты из кусочков мягкой замши. Они подняли руки, намереваясь то ли поприветствовать, то ли схватить вышнеземца, и тогда стало заметно, что перчатки пришиты к рукавам балахонов, люди словно находились внутри мешков с отделениями для рук, что позволяло им работать. Аккуратные и плотные стежки напомнили вышнеземцу о хирургических швах.

Несмотря на то что сам Охтхере Вюрдмастер оказывал им уважение, эти личности имели весьма зловещий вид.

— Кто это? — спросил вышнеземец.

— Это волчьи жрецы, — негромко ответил стоявший за его спиной Охтхере. — Ткущие генные нити и творящие плоть. Они осмотрят тебя.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что ты здоров. Проверить свое творение.

— Свое… что?

— Ты прибыл в Этт старым и сломленным, Ахмад Ибн Русте, — произнес один из волчьих жрецов голосом, напоминавшим скрежет льда в торосах. — Слишком сломленным, чтобы жить, и слишком старым, чтобы излечиться. Оставалось только одно — переделать тебя.

Один из рогатых гигантов взял его за правую руку, другой — за левую. Они повели его, как родители ведут маленького ребенка. Он снял шкуру и улегся на стеклянную поверхность для сканирования тела. Вокруг было множество волчьих жрецов, темных шаманов со звериными рогами и гортанными голосами. Некоторые возились у стены с подсвеченной панелью управления. Другие ритмично постукивали и встряхивали погремушки и взмахивали костяными жезлами. Казалось, что все эти действия одинаково важны для предстоящего процесса. Кровать-сканер приподняла вышнеземца, и ее спинка опрокинулась. Манипуляторы, снабженные сенсорами и точнейшими микроприборами, сомкнулись вокруг, словно лапки паука. Работа началась, и манипуляторы принялись дергать его, поглаживать и скоблить. Он почувствовал покалывание сканирующих лучей, укусы игл и жжение лучей, проникавших в глаза.

Он посмотрел наверх, мимо хирургических ламп, и в темном блестящем куполе сканера увидел свое отражение в полный рост.

У него было здоровое, атлетически развитое тело тридцатилетнего мужчины. Внушительная рельефная мускулатура. Ни унции лишнего жира. Никаких признаков старой аугментики. На лице начали отрастать усы и борода — щетина приблизительно недельной давности. Волосы были короче, чем он привык стричь, как будто недавно отросли после бритья. И они были темнее, чем он видел в пятидесятый день своего рождения.

Но под щетиной осталось его лицо — молодое, но его собственное. Это обстоятельство принесло ему больше облегчения и уверенности, чем что бы то ни было с момента пробуждения.

Это было лицо двадцатипятилетнего Каспера Ансбаха Хавсера, своевольного и самонадеянного и не знающего ничего ни о чем. Последняя деталь, казалось, полностью соответствовала его нынешнему положению.