Заклятие слов - Биргер Алексей Борисович

Я рассказал, и он очень смеялся.

– Выходит, мне здесь делать нечего. Я ж, вы правы были, только ради того и приехал, чтобы Татьяне помочь. Она мне позвонила, и я пообещал вмешаться, я ж дал ей слово, что в любой момент избавлю ее от всех неприятностей.

– Поэтому она и была так спокойна, – медленно проговорил я.

– Да, конечно. А теперь она, конечно, считает, что это мне обязана избавлением от бед. Не будем ее разубеждать. Зачем это?

– Совершенно незачем, – согласился я.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

МАГИЧЕСКИЙ ОБРЯД

В гостиницу я вернулся в начале пятого.

Итак, я знал теперь все… или почти все. Кое-какие вопросы еще оставались. И довольно важные вопросы, по правде говоря.

Саша и Колька заявились минут через пятнадцать после моего возвращения. Возможно, они паслись возле гостиницы, выглядывая, когда я появлюсь, чтобы сразу подняться ко мне, дав мне несколько минут на передышку.

– Мы готовы! – сообщил Колька.

– Приятно слышать, – ответил я. – И что мы будем делать?

– Прежде всего, расположим наш чертеж по сторонам света, – сказала Саша. – Она достала большой лист ватмана, на который было тщательно перерисовано “магическое колесо” Йейтса, или “Великое Колесо”, как он сам его называл. С делением на двадцать восемь фаз, с указателями “Север”, “Юг”, “Запад”, “Восток”, размеченное на четыре четверти, западная четверть – четверть Чаши, восточная четверть – четверть Жезла, северная четверть – четверть Желудя, южная четверть – четверть Розы, с дополнительными обозначениями прибытия и упадка силы, символами сердца, головы… словом, все, как положено.

– Солнце сейчас вон там, – указал Колька. – Значит, и запад там.

– Очень хорошо, – Саша расстелила Великое Колесо на ковре, проследив за тем, чтобы четверть Чаши смотрела точно на запад, а значит, и другие четверти располагались соответственно. – Вот.

– Что теперь? – спросил я.

– Теперь?.. – Саша поглядела на Кольку, а он – на нее. – Теперь нам надо сосредоточиться на этом колесе, я так понимаю, и когда мы сосредоточимся и сольемся с ним, то что-то произойдет. А для того, чтобы сосредоточиться, нам надо произнести четыре четверостишия, по одному для каждого символа, причем на ту тему, которую мы хотим выяснить. И тогда пятое четверостишие родится у кого-то из нас само, и это будет ответ. Вот не знаю только, надо задергивать шторы, чтобы был полумрак, или пусть лучше солнце светит?

– Пусть светит, – предложил я.

– Ну, тогда… – Саша чуть растерянно поглядывала по сторонам. – Все готово?

– Вы не против, если я останусь сидеть в кресле? – спросил я.

Они согласились, что я могу сидеть, а сами встали по бокам Колеса, возле четвертей Желудя и Розы.

– Одну секунду, – сказала Саша. – Минутку помолчим, чтобы сосредоточиться, а потом я сперва прочту одно старинное русское заклинание, в котором ворон упоминается. Я его в книжке нашла. По-моему, оно не помешает.

С минуту стояла полная тишина. А я глядел на ребят и думал, насколько же вся эта так называемая магия, которая должна быть “страшной и недопустимой”, лучше и чище того, что люди умудряются вытворять друг с другом. Я еще не пришел в себя от страшного рассказа Ремзина, и приятно было смотреть на то, что, по сути, являлось детской игрой. Серьезные, встревоженные и торжественные лица ребят сами по себе были доказательством того, что жизнь продолжается и что в жизни много хорошего…

Потом Саша быстро забормотала, иногда заглядывая в бумажку, которую держала в руке:

– Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, Боже. Летит ворон через синее море, несет в зубах иглу, в игле шелкова нитка, коею зашивается кровавая рана раба Божия Уильяма Батлера Йейтса от кщенаго, пораженного, молитвеннаго, от тридевять жил, от тридевять пажилков, от тридевять суставчиков. Едет мужик Аникан, говорит он: “Как слюна моя не канет, так руда Йейтса не канет”.

Опять наступила тишина. Саша глянула на Кольку, и Колька заговорил:

– Жезл железный, жезл желанный,

Укажи нам путь туманный,

Путь туманный, будь ты ясен,

Жезл, живой ты стань, как ясень.

После чего Саша подхватила:

Роза робкая в росе,

Все прожилки жизнью дышат,

Твоя четверть в колесе

Пусть и нас теперь услышит.

И опять – Колька:

Желудь желтый, желудь малый,

Но могучие дубы

С желудей берут начало.

Это – Колесо Судьбы.

Саша вся напряглась, подобралась и произнесла последнее четверостишие:

Чаша, путем Парсифаля

Нас заповедным веди,

Тайная Чаша Грааля,

Что у нас всех впереди?

И они застыли, боясь пошевелиться, вслушиваясь и в окружающий мир, и в то, что происходит у них внутри – они ждали отклика, какого-нибудь отклика.

Я и сам стал вслушиваться, в этой звенящей, чистой такой тишине.

И что-то я различал…

Я различал очень ясно, как вздрагивает, с мимолетным шумом, жаркая листва, как откуда-то издалека донесся звонкий упругий удар по футбольному мячу и восторженный крик, звякнувший о стены домов, как звоночек трамвая, оставивший свой след в воздухе.

Для меня, чудо свершилось. Хотя мне было бы очень трудно объяснить им, в чем тут чудо. Их затея очень ясно напомнила мне затею, в которой я сам когда-то участвовал… Давно, очень давно, больше тридцати лет назад. Мы вот так же стояли, вслушиваясь, только у нас не Великое Колесо было, а карта звездного неба, и мы, окружив ее красивыми с виду математическими формулами, порождениями нашей фантазии, нахватанными с потолка – но мы свято верили, что они появились не просто так, что нас к ним привело вдохновение – ждали контакта с инопланетянами… или с кем-то еще. И где-то вдали были звоночки трамвая, и шелест тополей, а потом все стихло… И резкий автомобильный гудок, непохожий ни на один, который мы слышали ранее, донесся до нас, и мы поспешили к открытому окну.

И мы увидели, онемев от изумления, что за то время, которое мы “вступали в контакт”, наша улица, ведущая к Яузе, преобразилась. Исчезли все приметы жизни нынешней, и телефонная будка у угла того дома, в котором был рыбный магазин, превратилась в высокую афишную тумбу, и на тумбе пестрели афиши с названиями фильмов и спектаклей, часть которых мы вообще не знали. А та часть названий, что была нам знакома – это были названия фильмов несусветной давности. Фильмов, премьера которых состоялась тридцать, если не сорок, лет назад. Вроде, “Потомок Чингис-Хана” там был, и “Огни большого города” Чарли Чаплина… И вот по этой изменившейся улице проехал и притормозил, гуднув, черный “паккард” образца тридцатых годов, с угловатой кабинкой, с вытянутым капотом, с литой крылатой фигуркой на этом капоте, и из “паккарда” вылез человек в пиджаке старомодного покроя и стал озираться…

У нас дыхание перехватило. Неужели наш контакт повлиял на все таким образом, что нас перенесло далеко в прошлое?

И тут раздался голос, усиленный динамиком:

– Стоп! Еще один дубль!

Да, на нашей улице часто снимали фильмы о событиях и временах, ставших пусть близкой, но историей, потому что облик нашей улицы десятилетиями практически не менялся.

И потом полдня киношники повторяли одну и ту же сцену, снимая дубль за дублем. Но мы, уже зная, что это кино, все равно не могли избавиться от ощущения, что перед нами вновь и вновь оживает один и тот же кусочек настоящего времени. Мы стояли – и смотрели, смотрели…

К вечеру киношники уехали, и афишную тумбу убрали. Она оказалась пустотелой, половинчатой, сделанной из фанеры, всего лишь замаскировавшей телефонную будку.

Я прикрыл глаза. Под веками заплясали расплывчатые солнечные пятна.