Заклятие слов - Биргер Алексей Борисович

– И тогда вы посоветовали Татьяне втихую искать книги и втихую их вывозить, если они там есть, – проговорил я.

– Не сразу, – покачал головой Ремзин. – Не сразу. Вот тут мы и подходим к самому главному. Я обтекаемо пообещал Татьяне подумать, что можно сделать. Она сказала: “Если в этом вы мне не хотите помочь, то помогите в другом. В КГБ… – или, может, это не КГБ уже называлось, а как-то еще, да неважно. – …В КГБ скопилось довольно много книг, конфискованных за все годы советской власти. Там и книги, попавшие под церковные конфискации двадцатых годов, и конфискованные в тридцатые-сороковые, и “диссидентская” литература семидесятых-восьмидесятых, начиная от зарубежных изданий Пастернака и Булгакова и кончая Солженицыным. Я давно добиваюсь, чтобы эти книги попали в библиотеку – а в ряде случаев, вернулись в библиотеку – потому что теперь в них ничего запретного нет, а для библиотеки это стало бы очень ценным пополнением, но получаю сплошные отписки, упираюсь в нежелание хоть как-то сотрудничать. Если бы вы тут помогли…” Ну, я развеселился и сказал ей, что эту проблему мы решим. Подписал ей бумагу, что она имеет право знакомиться с любыми документами, касающимися литературы, и прежде всего со списками конфискованных книг, и что любые книги, которые она отберет, должны немедленно передаваться в библиотеку. И еще позвонил главе местного управления КГБ, предупредил, чтобы не чинили никаких препон. Ну, у нас с ним давние отношения, он одно время в моих подчиненных ходил, и он меня отлично понял. Татьяна горячо меня поблагодарила и упорхнула, вся окрыленная.

Ремзин опять мотнул головой, будто отгоняя не слишком приятные воспоминания.

– На следующий день глава управления позвонил мне и несколько странным голосом спросил, все ли архивные документы КГБ, касающиеся книг и литературных дел, можно показывать пришедшей Татьяне Жаровой. Мол, они все подготовили, но… “Разумеется, все! – перебил я его. – И никаких “но”! Мы же договорились!” Он выдержал паузу, потом сказал: “Понимаю. Вы это делаете обдуманно…” “Да уж, не с бухты-барахты”, – сказал я. На том он и повесил трубку. Перезвонил он мне около шести вечера. “Вашей Жаровой очень плохо, – сказал он. – Мы не можем ее откачать.” Я немедленно помчался туда…

– Погодите! – перебил я его. – Это было пятнадцатого сентября девяносто третьего года?

– Совершенно верно.

– И плохо есть стало, выходит, около половины шестого вечера?

– Да, именно так… А, понимаю. Она вам рассказала об этом регистрационном шифре книги, который ее, мол, предупредил. К этому мы подойдем…

– Так что такого страшного она узнала или увидела?

– Она… – Ремзин сделал глубокий вдох. – Она увидела доносы Полубратова на всю редакцию журнала, на всю творческую интеллигенцию нашего города… и в том числе, на нее саму.

Тишина наступила гробовая. Сами понимаете, я чего угодно ждал, но только не такого. Ремзин разглядывал меня не без любопытства, будто я был подопытным кроликом. Лишь через какое-то время я сумел выдавить – и то, что у меня вырвалось, было больше похоже на писк или хриплое незавершенное чириканье, чем на человеческий голос:

– К-х-как?..

– Вот так, – Ремзин налил мне стакан минералки и протянул. – Выпейте, отдышитесь. Я один раз кинул намек, что Полубратов был нашим человеком, но, видимо, этот намек оказался недостаточным, чтобы вас подготовить, – я, хоть и был потрясен, отметил про себя спокойно проброшенное “нашим” – да, я знал, что во многих областях секретарь обкома по идеологии был негласным главой КГБ, и тут, получается, имел место тот случай. – Ходу его доносам мы, естественно, не давали, и копили их, можно сказать, на выброс. А он строчил по любому поводу. Хотел обезопаситься на случай, если власть сменится и все вернется на круги своя. Скажем, журнал печатает отрывки из “Большого террора” Роберта Конквиста или какую-нибудь антиутопию, созданную по следам Оруэлла, или что-нибудь вообще невинное, даже по тем временам, вроде воспоминаний Деникина – а он сразу бумажку в управление: “Сообщаю, что к этой публикации я совершенно не причастен, все это сделала моя жена, практически захватившая власть в журнале. Учитывая линию партии на гласность, я не выступил открыто против этой публикации, чтобы случайно не повредить общей партийной политике, но сообщаю, что я был против. Кстати, моя жена допускала в последнее время такие-то антисоветские высказывания…” И так по любому поводу. Прикрывал себя этими доносами со всех сторон, понимаете? А тут… Я, признаться, и забыл об этом, в суете первых послесоветских лет, да и думать не думал, что эти доносы сохранились. Поразился, узнав, что они не уничтожены давным-давно. А глава управления посчитал, что я какую-то игру с Татьяной затеваю…

– В общем, – продолжил Ремзин, – она с самого утра спокойно работала в архивах, о ней и забыли, а потом, чуть позже половины шестого, услышали ее крик. Кинулись на этот крик, а она бежит к туалету, с рукой на горле. Ее вырвало, а потом она потеряла сознание. Не сразу удалось привести ее в чувство, позвонили мне, я примчался… Что мне было делать? Она, как я знаю, где-то с неделю проболела. Нервная горячка, и все такое. Я навестил ее, мы с ней долго говорили. Я извинился, что не предусмотрел эту жуткую ситуацию, сказал ей, что я – ее должник, что она всегда может ко мне обратиться и я всегда все сделаю. Еще кое-что мы обсудили… Она сказала, что подаст на развод, а я ей сказал, что развод она получит немедленно, я пригрожу Полубратову, что, если он вздумает упираться и чего-то потребует, я обнародую его доносы, и ему придет конец.

– И развод состоялся?

– Без всяких. Еще она рассказала мне об этом регистрационном шифре книги с красноречивым названием “Ночь на гробах”. Мол, она знала, что пятнадцатого сентября ее ждет что-то страшное, а когда выяснилось, что именно весь тот день ей предстоит провести в архивах КГБ, она совсем напряглась и внутренне приготовилась ко всему, к самому худшему. Но даже она не могла вообразить, какой удар на нее обрушится. Хотя, если б она не настраивала себя на встречу с дурным, она бы и с ума могла спятить… Ну, говорили о том, что она многое переоценила, многое начала понимать иначе, чем прежде… Она еще упомянула о новых истинах, открывшихся ей, когда она лежала в бреду. Что сейчас она не должна трогать книги, спрятанные в костеле, должна ждать знака…

– И что потом?

– Буквально на следующий день я улетел в Москву, по срочному вызову. Надвигался этот октябрьский путч, ясно было, что события грядут грозные, и все видные политики старались собрать вокруг себя людей, на которых можно положиться. Ну, а потом все эти дни кровавой неразберихи… Для меня, как всегда, все кончилось благополучно, очередным шагом вверх в карьере, да не обо мне сейчас речь. Главное, что мой преемник пустил средства, которые я по бюджету на девяносто четвертый год заложил на библиотеку, на совсем другие нужды. И библиотеке грозила жуткая зима. Ничего не было сделано в смысле ремонта отопления и крыши, а холода надвигались очень быстро. Тут она и вышла со мной на связь, почти через год, и попросила помочь. Я сказал ей, что все будет сделано. Спросил, пыталась ли она завершить поиски книг Новикова. Она ответила, что нет, не пыталась, все еще ждет знака, без которого любые попытки окажутся бессмысленными. Я ей ответил, что знак знаком, но ведь в любой момент здание может отойти к какому-нибудь владельцу, начнутся ремонт и реконструкция… Она сказала, что, уверена, ничего не произойдет, пока она не закончит свою работу. А потом я узнал, что она потеряла руку в ночь небывалой вьюги – той вьюги, из-за которой сошел с рельсов состав с водкой для города.

– Так состав и предназначался для Квашинска? – вырвалось у меня.

– Разумеется! Вы слышали что-то другое? Досужие домыслы! Позволили бы городу забрать водку из состава, если бы она предназначалась для других областей. На грузовиках отправили бы к местам назначения… И я мэра предупредил, что, если библиотека не будет профинансирована полностью, спрос с него будет самый суровый. Вот так. Потом я узнал, из репортажей в газетах и по телевидению, что библиотекарь города Квашинска обнаружила в одном из дальних хранилищ библиотеки бесценное собрание редчайших книг, отпечатанных в типографии Новикова. И я понял, что она была права, что, несмотря на всю нелепость и нелогичность ее построений, они оказались верными, книги в костеле были спрятаны, а не где-нибудь. И, разумеется, меня очень занимало, что же там произошло.