Школьная осень (СИ) - Рюмин Сергей

— Мммм! Какой шашлык замечательный! — сообщила мне девушка, словно в его качестве была моя заслуга.

Я улыбнулся в ответ, кивнул:

— Очень вкусно!

Я наполнил бокалы опять, мы чокнулись, выпили. Я поинтересовался:

— А где ж ты питаешься?

Я успел посмотреть, что в холодильнике было как-то пустовато: пачка сливочного масла, бутылка молока да пяток яиц… Альбина отмахнулась:

— По выходным в кафе хожу, на заводе — в столовую. Мне ж даже талоны на питание дают!

Она хихикнула, алкоголь, похоже, начал действовать:

— Мне коллега, сосед по кабинету — такой смешной! Свои талоны на питание отдает.

Она опять прыснула в кулачок:

— Он за мной ухаживать начал, а сам такой стеснительный, робкий. Мою подружку, как огня, боится! Чего сидишь? Наливай!

Она взмахнула рукой как шашкой, чуть не зацепив стакан. Я снова плеснул вина, на этот раз совсем немного, почти на донышко. Альбина ухватила стакан, залпом выпила, не дожидаясь меня, схватила меня за руку:

— Пойдем в зал! Скорей!

Я мысленно ухмыльнулся и стал подозревать нехорошее. Девушку то ли развезло, то ли она притворялась. Мы уселись на диван в зале. Вообще квартирка мне понравилась. Только в ней витал непонятный дух отчуждения. В зале я, наконец, понял, почему. Вся мебель была казённой! На ножках стульев, на боковых стенках серванта (вот идиотизм! на самом виду! и не жалко им было мебель портить?) краской изображено — «инв. №___». «инв. № ___».

— У тебя служебная квартира? — спросил я.

Альбина кивнула. Она забралась на диван с ногами, давая мне возможность полюбоваться ими от пяток до того самого места, где природе было угодно их соединить. Надо сказать, что полюбоваться было чем — ноги Альбине достались от папы с мамой длинные, стройные, даже изящные с маленькими круглыми пяточками и трогательными наманикюренными пальчиками.

Я с трудом отвел глаза. Альбина прыснула:

— Нравятся?

Она развернулась и попыталась положить мне ноги на колени.

— На, полюбуйся поближе! Мне не жалко!

Внезапно щелкнул замок. Альбина вскочила, рванулась в прихожую. Я тоже встал.

— Любовника привела, зараза? — в комнату, оттолкнув девушку так, что она стукнулась головой об косяк и взвизгнула, ворвался пожилой мужчина, лет под 60, эдакий старичелло, седой, с залысинами. — Вот ты шлюшка!

— Какого, нафиг, любовника? — мгновенно взвился я и легонько врезал старому по морде — несильно, слегка, скорее, чтоб ошеломить. И сходу объявил:

— Брат я ей! Родной брат! Понял? На отборочные соревнования вот приехал!

Старый схватился за челюсть. Я рванулся в прихожую, достал спортивную сумку, вывалил ему под ноги спортивную форму. В данной ситуации это было самым оптимальным вариантом: защищаться атакуя. Старый посмотрел на меня — в школьной форме, на спортивную форму под ногами, потом на Альбину, стоящую в дверях и держащуюся за затылок.

— А ты кто такой? — продолжал я. — Жених что ли? Старый такой?

Я обратился к девушке:

— Алька! Ты про жениха ничего не писала…

Старый смущенно крякнул, повернулся к девушке, подошел, обнял:

— Прости, Алечка, я не знал… Марья Петровна позвонила, сказали, что ты мужика привела…

Я подмигнул ей из-за его спины. Альбина едва заметно понимающе кивнула мне в ответ.

— Алечка, прости! — старый провел ладонью ей по затылку. Альбина взвизгнула:

— Больно!

И добавила, поддерживая «легенду»:

— Какой любовник, Николай Васильевич? Брат из деревни приехал, ночевать негде…

Старый кивнул мне, хлопнул по плечу:

— Извини, брат. Такое дело, сам понимаешь…

— Какое? — «не понял» я.

— Ну… — теперь старый уже смутился сам, отмахнувшись рукой. Я подобрал форму, сложил в сумку поверх самбовок.

Еще бы он во мне альбинкиного брата не признал! Ему ж вместе с моим кулаком в челюсть прилетел конструкт подчинения, который я после слов насчет брата тут же снял (ведьма всё-таки в квартире) другим конструктом. Теперь, даже если ему наши документы покажут, он будет твердить, что всё это враки, подделка и провокация.

Посмотрел в сторону кухни. Хорошо, что дверь туда оказалась закрытой, а то на столе «полный натюрморт»: вино, шашлык…

— Проходите в зал, Николай Васильевич! — сказал я, толкая его в комнату. Заодно ухватил за руку Альбину и усадил её туда же.

— Проходите, присаживайтесь!

Николай Васильевич сел на диван, где только что весьма фривольно располагались мы.

— Аль, я чайник поставлю? — объявил я. — Чаю вместе попьем, познакомимся.

— Да я… — старый попытался встать. — Да мне некогда…

— Сидите, сидите! — я ушел на кухню, мгновенно смахивая со стола бутылку, которую переставил в напольный шкаф поглубже, чтобы не возникло лишних вопросов. Туда же перекочевали оба стакана. Шашлыки и салат прямо в тарелках поставил в холодильник.

Чайник вскипел повторно почти мгновенно. Я достал керамические бокалы, налил заварки, добавил кипятку, крикнул:

— Николай Васильевич? Вам сколько сахару класть?

— Одну ложку!

Альбине я положил две, себе три. Принес в зал. Он и она уже совершенно мирно сидели на диване, держа друг друга за руки. Хотя, если честно, держала-то скорее Альбина. Оно и понятно: чтоб Николай Васильевич не надумал идти на кухню.

Я протянул бокалы.

— Как же ты бедно, Алька живешь! — с укором заметил я. — Ни хлеба, ни блинчиков у тебя. Или специально голодом себя моришь, чтоб тощей быть, как наша соседка тётя Рита?

— В понедельник с утра в бухгалтерию! — Николай Васильевич отложил бокал. — Напишешь заявление на матпомощь. Ясно?

Альбина послушно кивнула головой.

— Так ты не жених? — «удивился» я.

Николай Васильевич вздохнул:

— Я, в некотором роде, её руководитель. Начальник. Тут, понимаешь…

Он задумался на секунду, почесал затылок и продолжил:

— Твоя сестра — молодой специалист. А за ними глаз да глаз нужен!

— И воспитывать тоже, — добавил он. — Вот и ходим за ними, как за малыми детьми.

Он встал:

— Я пойду, пожалуй. А ты, — он посмотрел на меня, — располагайся. Раз ночевать негде, родная сестра просто обязана приютить. Так ведь?

Альбина опять послушно кивнула головой.

— Вот!

Он пожал мне руку, кивнул Альбине, вышел. Девушка подошла к кухонному окну.

— Ты чего?

— Смотрю, уехал он или нет? — ответила она. — Директор это мой.

— И любовник по совместительству, — заметил я.

— И любовник, — мрачно согласилась Альбина.

Хмель из неё сошел моментально. Настроение сразу же упало.

— А я брат! — засмеялся я. Она посмотрела на меня, сначала хмыкнула, а потом заливисто засмеялась.

— Брат… Ой, не могу! — она аж согнулась. Постепенно приступ смеха сошел на нет. Альбина уселась на табурет.

— Давай уж допьем, чего уж тут, — предложила она.

Я вытащил из стола бутылку с остатками вина, стаканы, разлил. Мы чокнулись, молча, без тоста допили вино.

— Пойдем в зал что ли? — предложила опять Альбина. — Посидим, поговорим.

На этот раз она меня за руку не тащила и ноги мне на колени класть не стала. Мы просто сели рядом друг с другом, причём даже на некотором отдалении, по-пионерски.

— Ловко ты его, — спокойно, чуть ли не равнодушно заметила она.

— Вариантов не было, — ответил я. — Выкручиваться надо было.

— Это да, — согласилась она.

Мы посидели молча еще пару-тройку минут. Когда молчание стало меня совсем уж тяготить, я выдал:

— Поздно уже, пора. Пойду.

Альбина вдруг ни с того, ни с сего взвилась, развернулась ко мне всем корпусом и, сверкая глазами, язвительно поинтересовалась:

— Что, противно стало? Осуждаешь, что с таким стариком связалась? Что молодого парня себе не нашла? А ты знаешь?..

Её как прорвало. Она рассказала про свою жизнь в деревне, про учебу в политехническом институте, жизнь в общаге, как соседки по комнате из зависти ей резали одежду и обувь, как подсыпали толченое стекло в сапожки прямо перед выходом, как её подружки украли у неё же последние деньги, и она целый месяц жила на хлебе и воде. Как вахтерша тётя Валя за рубль пропускала к ним в женское общежитие курсантов, и её чуть-чуть не изнасиловали, а в милиции это всё замяли, повернув дело так, будто она сама виновата. Потом рассказала про завод, про заводскую общагу, куда её поначалу заселили, где соседи воровали друг у друга всё, что плохо лежало, и тут же пропивали. И про то, как «светлое будущее» куда-то вдруг улетучилось и осталось одно «мрачное настоящее».