Мария Артемьева - Темная сторона российской провинции

Я стал частью этого потока. Нет больше ни рук, ни ног. Ни прошлого, ни будущего. Тьма. Боль. Все остановилось. Только из глаз сочится густая соленая влага — я чувствую ее на языке. Вряд ли это слезы. Я засыпан. Обвал случился в тоннеле, где застрял Петька. Значит, все погибли. Значит, не жить и мне.

Мысль о смерти мерцает, как фонарь на севшей батарейке. Батарейка. Фонарь. Что-то капает. Свет. Глаза закрыты, но я чувствую воспаленными веками, на которых запеклась кровь, — сияние. Оно разрастается, оно жжется. С трудом разлепляю один глаз, другой…

Передо мной девушка. Она выступила прямо из каменной плиты — холодный, гладкий монолит отделился от стены тоннеля. Длинные антрацитовые волосы падают на лицо. Тяжелые азиатские веки, сияющие угольки глаз. Моя спасительница. Молча она протягивает мне руку, я хватаю твердую холодную ладонь и встаю, преодолевая боль. У нее крепкие пальцы. Мне знакомо ее лицо. Я где-то видел его раньше, но не помню где.

Она ждет, чтобы я шел за ней. Мне трудно дышать, я едва волоку ноги, но страшнее всего отпустить ее руку. Тогда я наверняка погибну.

— Эва? — Я зову, но она не откликается. — Эва!

— Нашли?!

— Нашли.

К группе спасателей подбегает худенькая чумазая девчонка с зелеными глазами. У нее разбита губа, на скуле синяк, а комбез изодран и висит клочьями. Ее товарищи — две девочки и трое парней — выглядят не лучше. Но они не бегают, не мучают никого вопросами. Они сидят, ошарашенные, оглушенные, потерянные. Фельдшер скорой делает им перевязки и уколы.

— Андрей?! — Губы девчонки трясутся, она то и дело вытирает слезы, размазывая по лицу грязь и кровь, которая сочится из царапин и ссадин.

— Наверное, — осторожно говорит один из спасателей, ражий детина со странным, наполовину обрезанным ухом.

И, расстегнув полиэтилен, показывает принесенное из завала тело: сухое, в черных пятнах запекшейся крови лицо, грудь со свисающими лохмотьями содранной кожи. Волосы на черепе торчат дыбом — совершенно белые.

— Это… нет! — говорит девчонка, и в голосе ее звучит отвращение. — Не Андрей.

— Да мы тоже сомневаемся. Этот… как будто лет двадцать в пещерах пролежал. Вон замылен уже, лоснится. Но его к выходу прибило. Подумали — вдруг ваш.

Девчушка закусила и без того кровоточащую губу, прижала ко рту кулаки. Замотала головой, не замечая, как слезы катятся из глаз.

— Вообще-то и так бывает: пласты в земле сдвинутся. Тогда и трупы кое-где наверх вылезают. Даже если сто лет прошло — а вот вытолкнет их вдруг. Так что, может, и правда не ваш. Но вы не волнуйтесь, девушка. Ищем. Найдем!

— Эва!

Рокочущее эхо гулко прокатывается по стенам и замирает в отдалении. Пугаясь человеческой речи, с шорохом бросаются из-под ног синие змейки и саламандры. Огромный полупрозрачный цветок под потолком пещеры, свисающий с тонкого длинного сталактита, затрепетал от моего дыхания. Вспыхнули алмазные искры на стенах. Это иней.

— Эва, куда мы идем? — спрашиваю я.

— Домой. Мы идем домой, — отвечает Эва.

И наконец, поворачивается ко мне. Лицо ее стало другим: как будто кто-то подменил негативом черно-белую пленку.

У Эвы теперь седые волосы цвета снега и почти черное морщинистое лицо. Древнее — такое древнее, что все человеческое в нем стерто, обезжизненно до состояния вечности. Лицо из камня. Покойное лицо самой смерти. Смерть улыбается мне, и я тону, растворяюсь в ее улыбке. Как хорошо, что я не один тут.

Спасибо, Эва.

АГАФЬЯ, ИЛИ СЕРДЦЕ ТАЙГИ

Новосибирская область

Есть в сибирских лесах за Уралом обширные пространства, закрытые для цивилизации. Заповедные кладовые дикой природы, в которых само время словно бы загустело от долгого хранения: оно не мелькает бездумно, не скачет вприпрыжку, как в далеких городах, где жизнь человека обставлена всевозможными удобствами.

Здесь время спит, застаиваясь, как дремотная черная вода в болотистом лесном озере, а иной раз вдруг потянется, поползет медленно и тягуче густым сиропом и втянет в свои липкие омуты тех неосторожных, кому выпадет судьба приблизиться к опасным берегам.

В августе 2002 года в поселок Крещенское явилась компания охотников и рыболовов из Новосибирска. Наслышанные о нехоженой тайге между безымянными притоками реки Шегарки, они намеревались взять там хорошую добычу.

Перед дорогой заглянули к местному жителю, Степану Ивановичу Кравцову, которого рекомендовали им еще в городе как бывалого и знающего округу охотника.

Вопросы решали, как водится, за столом, с водочкой и закусками — не из сельмага, конечно.

Хлопнув стопарик, старик Кравцов подтвердил, что действительно лесные угодья на притоках Шегарки богаты и зверьем, и рыбой, а единственный путь туда пролегает по такому мелководью, по которому не проходят моторные катера рыбнадзора и районного лесничества, так что и охота, и рыбалка в тамошней глухомани вполне свободные.

Поскребывая желтыми прокуренными ногтями бороду, Кравцов показал городским гостям на их карте особые места: возле Черного Мыса, у перекатов — где голавль берет, где линок, где хариус; где норка водится, где выдра…

— Но сейчас-то там зверя мало. Да и какой есть еще линьку не кончил. Я таких облезлых не стреляю. Рыбы тоже, почитай, что и нету — сезон на исходе, — скрипуче выжевывая слова, объяснял старик.

— А вот здесь? — показал на карте Игорь, один из охотников. Он обвел пальцем заветный район. — Слышал, там еще какое-то озеро есть.

Старик прищурился, поглядел на карту и завесил седыми бровями глаза. Усмехнулся:

— Да нет. Туда-то вам ни к чему.

— А что такое? — спросили старика.

— Добираться долго, — фальшиво улыбаясь, пояснил Кравцов. — А неровен час… И не выбересси.

Охотники переглянулись: эге! Темнит уважаемый Степан Иванович на ровном месте. Оно и понятно: кто ж лучшие-то свои места пришлым чужакам сдаст?

После чего навалились на старика с удвоенной энергией. На столе, словно сама собой, по щучьему велению, возникла вторая бутылка перцовки.

Повысив градус, дед разговорился:

— Лет пятнадцать назад дядька мой — а он, царствие ему небесное, уже лет десять как помер, — охотился там. И заплутал. Шел вроде по верным приметам, с тропы не сходил, а вот поди ж ты! Словно бы леший по кругу водит. Дядька мой не шибко суеверный был, но тут запереживал. Вспомнил, как ему отец рассказывал: мол, если почуешь, что нечистая тебя по лесу водит, сними с себя всю одежу, выверни швами наружу, карманы выпусти и обувку справа налево поменяй. Три раза прочти «Отче наш» или любую другую молитву, какую сумеешь. И в таком-то виде из леса выходи.

Дядька мой так и сделал. Перевернул на себе всю одежу, молитву протараторил, крестом обмахнулся и — вперед! Вышел на берег какого-то озера. Вода прозрачная, как стекло, — каждый камешек на дне виден. Шагнул он поближе, чтоб воды зачерпнуть в ладонь — умыться, напиться, — и вдруг видит: из воды баба на него смотрит. Из-за плеча выглядывает. Хотел он обернуться, посмотреть на нее, но тут ветер поднялся — скрутил, швырнул головой о камень — и дух вон. Очнулся на закате уже: ни леса, ни озера. Лежит возле дороги, где лесовозы ездят, на обочине.

— Интересно, — подал голос Олег. — А дядька ваш, случаем, не того?

И он выразительно щелкнул себя под скулой.

— Не кирной был, не? — уточнил он, глядя на Кравцова смеющимися глазами.

Старик Кравцов не обиделся.

— Нет, — буркнул. — Ничего такого не было. Дядька после, сколько ни ходил в тех местах, озера больше не отыскал. Наши деревенские смеялись над ним, тоже вот вроде вас. Но потом перестали. После одного случая.

В соседней области сбежали из колонии пятеро зэков. Думали в нашей глуши отсидеться. У нас ведь тут самое, можно сказать, сердце тайги.

Так они думали, да просчитались. Наскочили на проклятое место и, видно, пожалели не раз. Может, лучше было б им от людей терпеть, чем там, с нечистой силой… Из пятерых только один выжил. Нашли его рыбаки на берегу — валялся на камнях, покалеченный и слепой, и такое нес, что слушать невозможно.

Менты приехали, сразу мужика в наручники, в КПЗ. Допрашивали, хотели дознаться, куда подельников девал? Не сам ли всех их ухайдакал? Только ничего не добились. Впал тот мужик в помрачение, умом тронулся. Про озеро только заикнулся, что вроде как до озера они все вместе добрались. А вот, что с ними дальше приключилось — так никто и не узнал. Зэк помер в тюремной больничке. Все трясся перед смертью — боялся чего-то. С тех пор никто в те места не ходит, запретные они.

— Чепуха какая-то, — проворчал Олег потихоньку, чтобы старик не услышал.

Водка кончилась, темы для беседы исчерпались. Гости собрались и ушли к себе: назавтра предстояла им ранняя побудка.