Школьные годы чудесные (СИ) - Рюмин Сергей

— Я стараюсь! — отозвалась она.

Даже на мою достаточно громкую реплику Наталья Михайловна решительно не обратила внимания.

После второго урока на перемене у нас, средних и старших классов, был завтрак. Разумеется, в школьную столовую на приём пищи мы ходили бегом, включая девчонок, хотя порций всегда хватало всем.

После первого урока завтракали 1–3 классы. У дверей столовой на первой перемене выставляли дежурных, которые не пускали представителей старших классов, чтобы не мешать малышне завтракать. Иногда для усиления у дверей столовой вставал дежурный учитель.

На второй перемене дежурных уже не было. И работал буфет. Прорвавшись через толпу, я купил две полоски. Принес, предложив Светлане:

— Будешь?

— Спасибо!

Не успела она взять пироженку, как вторую у меня выхватил Мишка:

— Я тоже буду! — и хитро улыбнулся мне приветливой улыбкой людоеда. Так я остался без мучного к чаю.

Третий урок был химия. И опять Татьяна Федоровна о чём-то распиналась у доски, но так тихо и невнятно, что проще было открыть и читать учебник.

Ближе к концу урока дверь кабинета отворилась без стука. В класс вошел Ершов в сопровождении директора школы.

— Где Ковалёв? — начал он без каких-либо предисловий, вроде «здрасьте».

Я встал.

— Поехали, Антон! — сказал он как-то то ли устало, то ли замученно. — Времени нет. Всё потом.

Я пошел на выход. Проходя мимо Мишки, попросил:

— Вещи мои забери, хорошо?

— Пошли, пошли! — поторопил меня опять чекист.

Во дворе школы стояла черная «волга» с «цветомузыкой» на крыше.

— Садись! — Ершов открыл мне заднюю дверь. Сам сел впереди рядом с водителем.

— Поехали!

Водитель сразу же включил и мигалку, и сирену. «Волга» рванула с места. Я, даже находясь на заднем сиденье, ухватился за ручку над дверью.

Мы мчались, нет, скорее летели исключительно по встречной полосе, распугивая немногочисленные машины. Всё-таки пассажиропоток в середине рабочего дня был не особо плотным.

— Куда едем? — спросил я, когда мы уже проехали химзавод.

— В госпиталь, — бросил Ершов. — Дениса подранили.

— Сильно?

Ершов смолчал. Я осознал некорректность своего вопроса. Конечно, сильно. Иначе за мной бы они не приехали.

«Волга» заехала прямо во двор, практически не останавливаясь на КПП. Солдаты с повязками на рукаве только козырнули, поднимая шлагбаум. Ершов вышел, махнул рукой:

— За мной.

Мы поднялись на второй этаж, прошли до конца по коридору. Остановились перед дверью с надписью «Реанимация».

«Все, как в БСМП!» — подумал я.

Только в отличие от больницы, дверь в реанимационный отсек была открыта. Ершов снял с вешалки белый халат, надел. Второй надел я. Вешалка с халатами стояла прямо у двери.

Прошли дальше, до конца коридора, упёрлись в дверь с надписью «Операционная». Над ней горела красная лампа «Не входить». Возле двери стояла кушетка, на которой сидели мужик в возрасте и молодая женщина. Поодаль стояли еще трое мужчин в костюмах-галстуках, все как на парад. Видимо, коллеги.

Ершов кивнул им и приоткрыл дверь, осторожно зашел. Следом за ним шагнул и я. Нам навстречу выскочила женщина в халате и маске:

— Сюда нельзя! Нельзя!

И попыталась нас вытолкнуть. Следом за ней из застекленной комнаты вышел мужчина, тоже в халате, маске и шапочке и, снимая резиновые перчатки, устало буркнул:

— Всё, уже можно!

— В смысле? — не понял Ершов.

— Всё, можно заходить, — яростно с непонятной досадой ответил хирург, бросив перчатки в контейнер. — Можно польку бабочку танцевать. Всё, что хотите!

Следом за хирургом из операционного отсека вышли две женщины, тоже из числа медперсонала. Одна развела руками:

— Мужайтесь… Увы… Все мы не вечны…

Ершов оттолкнул её, бросился в отсек. Я — за ним. На столе под многоламповой люстрой лежало тело, с головой накрытое простыней. Игорь повернулся ко мне.

— Опоздали, — бросил он. — Опоздали…

От отчаяния он сел прямо на пол и заплакал. В отсек зашла медсестра, попыталась его поднять.

— Пойдемте, здесь нельзя посторонним!

Она потянула за рукав и меня.

Я замер. Сквозь призму магического зрения я увидел, как над самым телом замер серебристый сгусток — точно такой же, как на кладбище в деревне.

Я осторожно, словно боясь спугнуть, протянул к нему щупальце «хлыста», формируя на его конце кисть руки. Этой кистью я ухватил этот серебристый сгусток, слегка сжал, не выпуская.

— Работаем! — выкрикнул я, не отрываясь.

— Что? — сзади поднялся Ершов.

— Не пускай сюда никого и не отвлекай!

Я пустил в тело, лежащее на операционном столе под простыней, конструкт регенерации, предварительно напитав его силой Жизни по максимуму. В магическом зрении я увидел, как стали зарастать раны — совсем небольшая на сердце внизу, откуда сочилась кровь. В сердце я направил еще один импульс силы Жизни — чтобы рана побыстрее зажила и перестала кровоточить. Кровь тоже ведь придется каким-то образом убирать из полости.

Из ранки на сердце в грудину вывалился маленький кусочек металла.

Наверное, это выглядело донельзя странно, а может быть, даже и страшно — уже в мёртвом теле вовсю шел процесс регенерации. При этом я не забывал удерживать серебристый сгусток в «руке», сформированной из «хлыста».

— Сделайте мне чай, крепкий, черный, сладкий! — снова сказал я. Мне показалось или на самом деле — мой голос стал непонятно сиплым. Я еле выдавил из себя эти слова.

Даже на груди рана — хирургический разрез — и тот заживал, превращаясь в тонкий шрам. Кусочек металла, чуть деформированная пуля успела выйти из грудины вместе с запекшимися сгустками крови. Остальную кровь внутри полости должны были убрать подселенные мною в организм конструкты постепенной регенерации — как у той самой девочки Оксаны. Вот удивится Устинов, когда его дальше в жизни ни одна болячка не возьмет — от банальной простуды до всяких там онкологий и ИБС!

Если он оживёт, конечно. Впрочем, о другом результате я даже и не думал.

Как только раны зажили, я сформировал еще одну «руку», на этот раз из «плети» — силы Жизни. Этой «рукой» я залез Устинову в грудь, сжал сердце, разжал, снова сжал, разжал, словно медицинскую грушу-спринцовку. Еще раз, и еще. Я увидел, как заструилась кровь по венам и артериям. Еще раз! Я выпустил сердце из «руки», вытащил её из груди и ударил его импульсом силы Жизни — как разрядом тока. Тело ожило. Ожило!

Но душа-то еще была у меня в другой «руке». На секунду я задумался, куда её «воткнуть»? В грудь? В голову?

Я ничего не нашел лучше, как запихнуть её Устинову в рот. Причем прямо через простыню. Да еще, запихивая её, стукнул его, как ладонью плашмя, по лицу, правда, не «хлыстом», а «плетью», максимально расширив узкий жгут до состояния полосы сантиметров в 10 шириной. Мертвый «хлыст» вызвал бы инсульт.

Тело, точнее, уже оживший «ранбольной» Устинов, закашлялся и сел на столе, роняя простыню на пол.

— Готово! — сипло сообщил я и отошел к стене, опираясь на неё рукой. Я, в отличие от этого «ранбольного», был готов не стоять, а упасть там.

Глава 16

Глава 16

Откат. Позабыт, позаброшен.

— Чай сделали? — еле двигая непослушным языком, спросил я у Ершова. Тело отказывалось слушаться. Ноги стали ватными. В глазах то мутнело, то темнело. В общем, только усилием воли я держался, чтобы не лечь прямо в операционной на пол в обмороке.

— Какой чай? — недоуменно переспросил Ершов.

— Сладкий, крепкий! — прорычал я. Хотявряд ли рычанием это можно было назвать. Так сипение какое-то.

— Потом! — отмахнулся Ершов. — Всё потом! И покормим, и напоим!

Он бросился к Устинову, поддержал его, стал помогать слезть с операционного стола. За ним потянулись какие-то провода, трубки…

Я вышел из отсека. Меня сразу оттеснили в сторону люди в белых халатах. Ворвались из коридора и мужики в костюмах, и женщина.