Школьная осень (СИ) - Рюмин Сергей

Он неспеша заполнил бланк протокола, задавая стандартные вопросы — фамилия, имя, год рождения, место учебы, жительства и т.д. Потом перешел к данным maman — вписал в протокол её данные из паспорта, с моих слов записал место работы.

— Теперь рассказывай, как твоя соседка стрельбу устроила, — с непонятным злорадством предложил он.

Это и послужило для меня сигналом. Конструкт подчинения давно уже был готов, сформирован и рвался наружу. Вырвался.

Ожогин тут же замер, подобно истукану. Глаза остекленели. Почему-то открылся рот, из которого струйкой потекла слюна, капая прямо на костюм.

— Вы знаете, что уголовное дело необходимо закрыть за отсутствием состава преступления, — четко проговорил я. — Приказываю сделать это немедленно с оформлением всех необходимых документов. Мария Гавриловна Киселева действовала в пределах необходимой обороны, защищая жизнь и здоровье окружающих. Полковник милиции в отставке Киселева Мария Гавриловна является примером для подражания для вас и всех сотрудников правоохранительных органов. Приказываю её немедленно вызвать на допрос из следственного изолятора и выпустить на свободу.

Я перевел дух, пару раз вдохнул-выдохнул и «снял» подчинение. Следователь тут же встряхнул головой, вытер рот, посмотрел на ладонь, потом на меня.

— Что за чертовщина? — произнес он вполголоса. — Приснится же такое!

Ожогин встал, подошел к столику, на котором стоял чайник. Прямо из носика сделал несколько глотков.

— Чушь какая-то! — снова сказал он, садясь на своё место.

— Давай, рассказывай, как было дело! — наконец приказал он. Я продолжил. Рассказал про цыгана, который поджидал «кого-то» с пистолетом, и при этом, до кучи, находился в розыске. Рассказал, как он начал стрелять. Ну, и как потом стала в ответ стрелять тётя Маша.

— То есть, если бы не действия Киселевой Марии Гавриловны, преступник бы убил бы и тебя, и её, и других. Так всё было, получается? — спросил Ожогин. — Я правильно тебя понял?

— Правильно, — согласился я.

— Таким образом, действия Киселевой Марии Гавриловны, — вслух сказал, записывая в протокол сказанное, Ожогин, — способствовали пресечению совершения тяжкого преступления особо опасным способом.

Он понял глаза на меня, посмотрел, как на ребенка (впрочем, для него я и был самым что ни на есть ребенком) и сказал:

— Понял, да?

Я кивнул.

— За мать свою распишешься? — спросил он, протягивая мне бланк протокола и совершенно не делая попытки приподняться. — Как она расписывается, помнишь?

Я снова кивнул. Бывало, честно говоря, я в дневнике за maman ставил подпись, чего уж скрывать? А тут сам бог велел.

Я встал, расписался, отдал ему авторучку.

— Повестка твоя где?

Я протянул ему лист бумаги. Ожогин черканул на ней, поставил число, потом пришпилил печать.

— Всё, вали отсюда, пацан! — он повелительно-небрежно махнул рукой, словно отгоняя муху. — Некогда мне.

Вежливей он не стал.

Марию Гавриловну Киселеву около полудня вытащили из карцера. Контролёрша, вдруг вежливая до икоты, отвела её в душевую, попросив на «вы», обращаясь по имени-отчеству не задерживаться.

Потом в сопровождении двух молчаливых милицейских сержантов её довезли до прокуратуры, хотели посадить в «обезьянник», как прозвали клетку в вестибюле, но старичок-вахтёр замахал руками и посоветовал немедленно вести её к следователю.

К её удивлению Ожогин встретил её с распростертыми объятиями, словно хорошего друга, которого не видел лет 10. Вышел навстречу, взял за плечи, подвёл к столу, усадил и на глазах изумленных конвоиров предложил чаю и бутербродов.

Чай и бутерброды оказались кстати. Завтраком находящихся в карцере не кормили, а до обеда еще было часа два. Да и, похоже, она его «прозевает». Под ложечкой уже давно сосало, даже желудок начал побаливать. Ела она почти сутки назад. А тут — чай, бутерброды…

— Давайте! — согласилась она, думая, авось, не отравит.

Ожогин дал знак конвойным, чтоб уходили.

— А… — хотел было спросить один из них.

— Всё, вы больше не понадобитесь! — отрезал следователь. — Можете уезжать в отдел.

Мария Гавриловна сделала вид, что совсем не удивилась. Тогда она встала, скинула куртку, пропахшую тюремной хлоркой. Но не успела её куда-либо положить — следователь ловко перехватил её, открыл одёжный шкаф, достал оттуда плечики, аккуратно повесил куртку на них и убрал в шкаф.

— Кушайте, кушайте, Мария Гавриловна!

Он налил ей чаю, пододвинул сахарницу, тарелку, на которые выложил из свёртка оставшиеся два бутерброда с сырокопченой колбасой, пояснив:

— Жена на работу собирала. Вот. Угощайтесь.

— Спасибо! — эту колбасу Мария Гавриловна ела, наверное, лет пять назад, когда на день милиции из УВД ей, как ветерану, прислали продуктовый набор из палки колбасы, баночки красной икры, бутылки водки и шоколадки.

Пока она ела, Ожогин стоял у неё за спиной и умиленно улыбался. Когда она поела, он буквально выхватил у неё из рук пустую тарелку, забрал бокал, сел напротив.

— Мария Гавриловна! — начал он. — Я подготовил ряд документов, которые вам необходимо подписать. Посмотрите, пожалуйста, и поставьте свою подпись!

Тётя Маша взяла в руки один протокол, потом другой. Потом своё объяснение, «собственноручно» отпечатанное на машинке, внимательно посмотрела на следователя.

— Я тут вынес постановление о прекращении расследования и закрытии уголовного дела в связи с отсутствием состава преступления, — как-то уж неестественно торопливо пояснил Ожогин. — Посмотрите? Может, у вас замечания какие есть? Ведь у вас такой богатый опыт работы!

Последнее предложение он произнес с непонятно радостным восхищением, словно ему довелось встретиться аж с самим министром внутренних дел или генеральным прокурором, а не с тётей Машей с поселка «Химик», что на окраине города.

— Я думаю, прокурор это сегодня обязательно подпишет, — сообщил Ожогин. — Но вы уже сейчас можете быть свободны. Вот постановление о вашем освобождении.

Он протянул еще одну бумагу. Тётя Маша черканула внизу подпись под словом «Ознакомлен(а)».

— У вас будут какие-то жалобы, Мария Гавриловна? — спросил Ожогин. — На действия сотрудников милиции? На сотрудников следственного изолятора? Я с удовольствием приму от вас!

Мария Гавриловна проглотила внезапно возникший в горле комок, выдавив:

— Нет. Жалоб нет. Спасибо за службу.

Ожогин вытянулся, вставая по стойке «смирно»:

— Служу Советскому Союзу!

— Я могу идти? — поинтересовалась тётя Маша.

— Да, конечно, я вас провожу! — Ожогин подхватил её под локоть, повел к двери. — Только ваше наградное оружие мы вам отдадим позже, когда уголовное дело будет закрыто окончательно.

Тётя Маша остановилась.

— Что такое? — неподдельно испугался следователь.

— Куртка, — пояснила Мария Гавриловна. — Моя куртка у вас в шкафу!

— Да-да! — Ожогин подскочил к шкафу, достал тётьмашину куртку, снял с плечиков и помог ей одеться. Он проводил её до самого выхода, попрощался и, к её немалому удивлению, пригласил заходить, чтобы поделиться опытом.

Тётя Маша вышла на улицу, отошла чуть в сторону и задумалась. Денег на проезд у неё не было. Запашок от неё шёл ещё тот. Она вздохнула и направилась было к автобусной остановке — авось, не выгонят из автобуса, пожалеют бабушку…

— Тёть Маш, — услышала она. — Ты домой?

Она повернулась. Её догонял её сосед, Антон. Она заразительно громко засмеялась, хлопая себя по бёдрам:

— Нет! Я должна! Должна была догадаться! Это всё твои проделки…

Глава 8

Глава 8.

Ботаника как точная наука

— Мои! — я покаянно опустил голову. — Поехали домой, тёть Маш, а?

Она замолчала, улыбнулась, подошла ко мне и обняла.

— Спасибо тебе! — сказала она.

— Тёть Маш, — ответил я. — Это тебе спасибо! Ты ж меня спасла…