Простые истины - Андрей Александрович Васильев

еще в городе, то долго им не бегать. Собственно, тело Айнара на свалке отыскали вовсе не сотрудники МВД, а подручные королевы мусорщиков Хрисанфы, и кабы не они, то уже к следующей ночи от трупа бандита одни субпродукты остались бы. Она же и яд, при помощи которого бандита на тот свет отправили, определила, поскольку в чем в чем, а в этом деле Хрисанфа разбиралась отлично. Не из простых, кстати, отрава оказалась, из, можно так сказать, элитных, разработанных чуть ли не Лукрецией Борджиа.

— За это отдельная благодарность, — устало произнес Олег.

— Еще раз прими мои соболезнования. — Арвид потрепал парня по плечу, забрался в машину, и та через мгновение тронулась с места.

Следом за ним отбыли и сотрудники отдела. Микроавтобус, словно чуя, что сейчас всем не до его закидонов, завелся сразу и скрипел на поворотах через раз.

Говорить никому ни о чем не хотелось, ехали молча. Олег, посмотрев на остальных, достал из кармана джинсовки газету, оказавшуюся позавчерашним выпуском «Саратовских хроник», и развернул ее, в принципе, уже догадываясь о том, какие именно новости он там найдет.

Все так и вышло. На третьей странице обнаружилась заметка с типовым громким названием «Бандитские войны», в которой некий Николай Зоркий сообщал читателям о том, что накануне в одном из пустующих цехов завода «Рефлектор» произошла очередная кровавая разборка, в результате которой восемь человек погибло, шестеро оказались в больнице, а остальные, уцелевшие в ходе бойни, в СИЗО. Все они члены этнической группировки, относительно недавно осевшей в Саратове, причиной перестрелки стал конфликт интересов, а именно — дележка власти. После того как прежний вожак банды Равиль Алирзаев внезапно скончался от сердечного приступа, на первенство в ней стали претендовать сразу несколько человек…

Дальше Олег читать не стал. А зачем? Самое главное Николай Зоркий, дай ему Бог здоровья, рассказал, а остальное — частности, до которых Ровнину дела нет. И вот что интересно. Попади эта газета ему в руки дней пять назад, он бы от радости и спел, и сплясал, и поорал в голос. Мало того — после бы еще денег у кого-нибудь занял, бутылку черносмородинового «Абсолюта» купил и со Славяном ее выжрал.

А сегодня пусто на душе, словно выгорело все. Хотя в чем-то Ленц был прав, пусть чуть-чуть, но легче стало. Самую малость.

— Что-то любопытное пишут? — поинтересовалась у Олега Веретенникова. — Или полезное?

— И то и другое, — поразмыслив, сообщил ей юноша, убирая газету обратно в карман.

По возвращении в отдел Павла Никитична снова всех удивила. Ребята были уверены, что поминки пройдут в оперской, но уборщица сурово на всех зыркнула и направилась в кабинет Францева, дверь которого последние три дня никто не открывал.

— Такова традиция, — не обращая внимания на недоуменные взгляды коллег, произнесла она. — Погиб сотрудник — поминаем там. Погиб начальник — здесь. И рядом должны быть только свои, ни одного постороннего.

— А, так вот почему вы все вопросы на тему поминок мимо ушей пропускали, — протянул Славян. — Ну, на кладбище.

— Именно. — Павла Никитична бухнула в центр стола бутылку водки, которую достала из сумки. — Савва, сходи ко мне в комнату, там еще три стоит. Неси сюда. Ленка, в холодильнике колбаса, сыр. Не стой, тащи уже. Сашка, ты чего уселся?

— За хлебом метнуться? — вздохнул Морозов.

— Нет, это сделает Ровнин. А твое место — вот там. — Палец Веретенниковой уперся в кресло Францева. — Иди и займи его. Теперь ты тут главный. Старшая — я. А главный — ты.

— Приказа не было, — помотал головой Саша. — Да и вообще…

— Приказ сверху днями пришлют, никуда не денутся, — заверила его старушка. — А отдел без начальника не может. Он без него не существует.

— Не могу, — нахохлился Морозов. — Павла Никитична, ну не так же сразу…

— Только так, — сдвинула брови старушка. — Давай уже… Так, Олежка, чего ты застыл? Дуй за хлебом. И вот что… На тебе деньги, возьми еще две бутылки водки. И огурцов маринованных.

Из-за этих самых огурцов Олег в результате полчаса потерял, поскольку не было их ни в ближнем от отдела магазине, ни в двух других, находящихся подальше. Но и возвращаться в отдел без заветной банки он бы не рискнул, ибо опасался перечить суровой уборщице даже в мелочах.

Обратно юноша уже не шел, а почти бежал, небезосновательно подозревая, что услышит в свой адрес, потому испытал вполне здоровое недовольство, когда заметил, что у входа в здание отирается незнакомый молодой человек. Во-первых, он явно пришел сюда не просто так и сейчас отнимет у Олега еще какое-то количество времени, во-вторых, сегодня отделу вообще не до посетителей.

— О! — обрадовался парень в синей куртке, на спине которой имелась какая-то надпись. — Вы же здесь работаете?

— Здесь, — вздохнув, подтвердил Ровнин. — Вы по какому делу?

— Курьер я, — пояснил визитер, проходя в дверь, которую перед ним открыл Олег. — Документы и посылку доставил, а передать некому. Внутрь заглянул — никого. Покричал: «Люди, люди!» — никто не откликается. А по этажам бродить не люблю, не ровен час чего пропадет, потом на меня свалят. Мне такое зачем? Вот и решил подождать во дворе — может, кто придет?

— И я пришел. Давайте, что у вас?

— Сначала удостоверение покажите, — попросил курьер. — Ага. Олег Ровнин. Хм. Забавно.

— Что именно? — холодно осведомился юноша.

— Да так, не обращайте внимания. — Визитер достал из массивной сумки, висящей у него на плече, пухлый запечатанный конверт формата А4, а также потрепанный журнал, который немедленно раскрыл. — Так, сейчас. Вот здесь пишем «получено». Ага. Теперь роспись и фамилия полностью.

— Готово, — выполнил требуемое Олег.

— Это раз. — Рука курьера снова нырнула в сумку и извлекла из нее небольшую продолговатую коробку, затянутую полиэтиленовой матовой пленкой. — А это груз, одно место. Вот здесь за него расписываемся, опять «получено» и так далее. Все, спасибо. До свидания!

Молодой человек залихватски подмигнул Олегу и стремительно покинул здание, только двери за ним хлопнули. Ровнин глянул ему вслед, сунул доставленную им корреспонденцию в пакет с продуктами и пошел наверх.

— Говорю вам — это дело рук Шлюндта, — услышал еще на лестнице слова Веретенниковой, — больше некому. Не знаю, где