Темная сторона - Майк Гелприн

перерезал горло, потом переключался на пигалицу с косичками, менял нож на топор и рубил, кромсал, расчленял, крошил…

Первый раз мне удалось выспаться лишь в тот день, когда по электронной почте пришло уведомление, что виза готова. На следующее утро я вылетел в Хьюстон и забрал документы. Из Хьюстона улетел в Нью-Йорк, оттуда в Москву. Еще через сутки я прибыл в Казань и заселился в гостиницу.

Антон вышел из дома затемно и пошагал к автостоянке. Я дождался, когда такси вырулит из-под установленного в ее воротах шлагбаума, шагнул на проезжую часть и поднял руку. «Рено» притормозил.

– В Юдино, командир, – сиплым голосом проговорил я.

Антон за рулем присвистнул.

– Далековато будет. И недешево.

– Пяти штук хватит?

– Садись, поехали.

Надвинув на глаза кепку, я устроился на пассажирском сиденье.

– Приезжий, что ль? – поинтересовался Антон, вырулив с переулка на проспект.

– Ну.

– А я тебя раньше нигде не видел? Что-то вроде лицо знакомое.

Я стиснул зубы. Этого момента я страшился больше всего, даже больше того, что мне предстояло. Парик, накладная борода и контактные линзы скрывали сходство. Вопрос в том насколько.

– Не знаю, – просипел я. – Может, не помню. Ты, командир, не на меня, ты на дорогу смотри.

– Ладно, как скажешь.

Подняв воротник плаща, еще глубже надвинув кепку и отвернувшись к окну, я готовил себя к тому, что должен был сделать. Через не могу, через свое естество, наперекор незлобивому нраву тихони, что мухи не обидит.

– Далеко еще? – не выдержал я пытки ожиданием. – Я спешу.

Антон хмыкнул.

– Минут за двадцать доедем. Накинешь штуку – за пятнадцать. Тебе куда там?

– К парку. Ладно, с меня шесть штук. Гони!

Четверть часа спустя «Рено» пронесся мимо железнодорожной станции, пересек жилой квартал, оставил позади дачные домики на окраине.

– Ну вот он, парк. Теперь куда?

– Тут недалеко, я покажу. Прямо пока езжай.

Украдкой я огляделся. Утренние сумерки сошли на нет. Было безлюдно и тихо.

– Все, – выдохнул я. – Тормози, приехали.

Я выудил из кармана десяток тысячерублевых купюр. Отсчитал шесть, левой рукой протянул брату и, когда он принялся пересчитывать, правой выдернул из-за пазухи подобранный накануне на пустыре обрезок арматурного прута. Коротко замахнулся и всадил прут Антону в правую глазницу. Он захрипел, стал заваливаться. Я ногой вышиб пассажирскую дверцу, бегом обогнул «Рено» и вытащил надсадно хрипящего брата наружу.

– Теперь узнаешь, гнида?

Я отволок его в парк. Бегом вернулся к машине, извлек из багажника канистру с бензином и топор. Корчась от боли, царапая ногтями землю, Антон пытался отползти. Я подскочил к нему, обухом топора проломил череп. Брат затих. Тогда я обшарил его карманы, забрал бумажник с документами и ключи. Вылил на Антона бензин из канистры, швырнул зажженную зажигалку, в три прыжка вернулся к машине, нырнул за руль и дал по газам.

«Дурная наследственность, – навязчиво било в висок, пока я гнал через город. – Вот она сказалась и на мне. На только что ставшем братоубийцей, Каином тихоне Баркли».

Часом позже я припарковал «Рено» в квартале от ветхой, обшарпанной пятиэтажки. Содрал с себя парик и бороду, избавился от линз, швырнул все в мусорный бак. Пять минут спустя я позвонил в обитую прохудившимся дерматином дверь.

– Антоха, ты? – изумился отворивший ее хозяин. – Зачем пришел?

– Здорово, Кольщик. Впустишь?

– Проходи.

Я шагнул через порог в провонявшую табачным дымом, потом и перегаром убогую распашонку.

– Так зачем пожаловал?

– Наколку хочу обратно. Сделаешь?

– Как это обратно? – удивился Кольщик. – А куда ж она подевалась?

– Азотом вытравил. Так сделаешь?

– Ты чего, Антоха, решил развязать, что ль?

– Ну. Дурная наследственность. Короче: плачу десять штук.

– Другое дело, – обрадовался Кольщик. – Не волнуйся, в лучшем виде замастырим. Водки хапнешь для храбрости?

– Обойдусь.

Я выбрался из пятиэтажки наружу, когда стало уже темнеть. Плечо болело немилосердно, и кружилась от слабости голова.

«Вернуться в гостиницу, – уговаривал себя я. – Собрать вещи, и в аэропорт. Первым же рейсом в Москву, оттуда на родину».

«Твоя родина здесь, – одернуло здравый смысл мое второе „я“. – Ты все сделал, тихоня Баркли. Осталось решиться на последний шаг».

Я уселся за руль. С четверть часа просидел недвижно – мое первое «я» сопротивлялось второму. Потом сдалось. Я завел машину и погнал на северо-запад. Через полтора часа поднялся на лифте на шестой этаж и ключом Антона отпер входную дверь.

– Здравствуй, Катя, – сказал я с порога ладной светловолосой девушке. – Вот и я, милая.

За что мне все это

Аля заходит в вагон на «Академической». Как всегда. Пассажиры шарахаются в стороны. Тоже как всегда. Пассажиров немного: я отказался вести утренние пары, поэтому не езжу в метро в час пик. Это из-за Али, из-за ее спонтанных, непредсказуемых появлений.

Аля двигается по проходу. Медленно, скособочившись и подволакивая левую ногу. Скамьи по обе стороны прохода стремительно пустеют.

– Какая тетя страшная, – завороженно глядя на Алю, шепчет белобрысая девчонка лет шести.

Мать хватает ее за руку, сдергивает с сиденья и тащит прочь.

– Не смотри, солнышко, – доносится до меня. – Тете негде жить, не надо на нее смотреть.

– Стра-а-ашная.

Аля и вправду страшна. Она закутана в черную, в прорехах, дерюгу, подпоясанную веревкой. На правой ноге усевший, в ржавых подпалинах валенок. Левая замотана в задубевшую марлю, грязно-серую, с бурыми разводами. На голове у Али черный, узлом завязанный под подбородком платок, поверх него – облезлая заячья ушанка с оторванным левым наушником.

Боже, в кого она превратилась, тоскливо думаю я. Некогда самая красивая студентка второго курса герценовского филфака. А ныне…

– Совсем совесть потеряли, – бубнит дородная старуха, с отвращением глядя на Алю и пятясь от нее прочь. – Откуда только такие берутся! Жила бы у себя на свалке или где там, так нет – приперлась, где люди ездят, уродка.

Левая щека у Али вздувшаяся и багровая, она контрастирует с морщинистой, впалой правой. Из-под платка выбиваются сивые, сальные космы. Под носом длинная запекшаяся сопля. Отвращения не вызывает только, пожалуй, взгляд. Глаза поблекли, выцвели, левый заплыл кровью там, где лопнул сосуд, а взгляд остался прежним: искристым, лукавым и озорным. Кажется, будто Алин взгляд задержался на безобразном лице по недоразумению, словно его забыли стереть.

– Здравствуй, Стас, – Аля, схватившись за поручень, нависает надо мной. – Соскучился? Рад?

Вокруг меня пусто: пассажиров сдуло в торцы вагона исходящим от Али зловонием. Смердит от нее немыслимо – тухлятиной, испражнениями, всем вместе. Я мог бы, конечно, привыкнуть, но привыкнуть не получается –