Темная сторона - Майк Гелприн

звали моего отца. Они с мамой держали бензозаправку на автостраде и торгующий всякой всячиной магазинчик при ней. Отец распоряжался и вел дела, мама сидела на кассе, а Кен, Чарли и Барбара, два моих старших брата и сестра, крутились на подхвате. И лишь я, сынок последний, поздний, на семь лет младше Барбары, до участия в семейном бизнесе пока не дорос.

По обсаженной елями подъездной дорожке я зашагал к дому, изредка останавливаясь, чтобы подобрать палую шишку и запустить ею в нахальных белок, хозяйничавших в верхних ярусах еловых крон. До сих пор попасть в цель не удалось ни разу, но надежды я не терял.

Я как раз готовился к очередному броску, когда воздух передо мной вдруг потемнел, будто среди бела дня настали сумерки. Ели, белки и асфальтовая дорожка разом исчезли. Вместо привычного пейзажа перед глазами материализовалась обшарпанная, в трещинах, бетонная стена. Куча мусора перед ней. Прижавшийся к стене спиной парнишка моих лет. И надвигающиеся на него трое подростков постарше. Я оторопело шарахнулся. Судорожно протер глаза, затем еще раз и еще, но ни стена, ни четверо парней никуда не делись. Стало страшно, но бежать прочь без оглядки мне почему-то и в голову не пришло. Вместо того чтобы удрать, я замер и завороженно смотрел, как приближается к парнишке взявшая его в полукольцо троица. Миг спустя я едва сдержал испуганный вскрик, потому что…

Потому что, вглядевшись, я узнал прижавшегося спиной к стене паренька. Он… он оказался мной. Моей точной копией, словно отражением в зеркале. Только выряженной не в аккуратный школьный костюмчик, а в убогие, прохудившиеся обноски, под стать ветоши, которой протирают автомобильные стекла.

Драка началась прежде, чем я пришел в себя, а когда наконец пришел, парнишку, похожего на меня, уже повалили на землю и теперь добивали ногами. Молча: из распяленных ртов не вылетало ни звука. Я бросился вперед, на помощь, с ходу расшибся о невидимую преграду и отпрянул. Страх во мне переродился в ужас: я перестал понимать, где нахожусь и что со мной происходит. От слабости подломились колени, я осел на переставшую вести к дому подъездную дорожку.

В этот момент избиение закончилось. По очереди пнув распластавшегося на земле побежденного, троица победителей удалилась. Мой двойник завозился, перевернулся с живота на спину, затем, опираясь на локти, приподнялся. Он больше не напоминал меня: сходство стерла залившая лицо кровь.

– Эй, урод, ты кто? Тебя спрашиваю!

Я не сразу понял, что мне задают вопрос, и совсем не понял как. Слов слышно не было, ни единого. Но они невесть каким образом оказались у меня в голове. И хотя произносились на чужом, незнакомом языке, я почему-то их понимал.

– Я Эван… Эван Баркли, – запинаясь, пролепетал я. – А ты? Ты кто?

– Ну Антон, – буркнул паренек. Он рукавом утер с лица кровь и снова стал неотличим от меня. – Ну и имя у тебя, млять. И где ты?

– Дома, – ошеломленно промямлил я. – То есть я шел домой. Я здесь живу.

– Где «здесь», придурок?

– Уайтхилл, – механически ответил я. – Оклахома, США. А ты? Ты где?

– Не твое собачье дело, урод.

Он исчез, прежде чем я успел обидеться. И стена исчезла, и мусорная куча перед ней. Воздух посветлел, сквозь еловые лапы пробилось солнце. Я сидел на ведущей к нашему дому подъездной дорожке, в полусотне ярдов от врезанных в кирпичную ограду ворот. Вокруг, если не считать белок, не было ни души.

До вечера у меня все валилось из рук, строчки в школьных учебниках расплывались перед глазами. Не знаю как, но я понимал: произошло что-то особенно, чрезвычайно важное. Возможно, поэтому большинство детских воспоминаний стерлись у меня из памяти, но этот день я запомнил в мельчайших деталях и на всю жизнь.

Вечером семья вернулась домой. Кроме Кена, которому подошла очередь клевать носом за кассой в ночную смену. Я залпом выпалил всю историю, едва мы впятером уселись за стол. Я боялся, что родители, брат и сестра посмеются надо мной, но ничего подобного не произошло. Вместо смеха родня встревоженно уставилась на меня в четыре пары глаз.

– Ты уверен, Эван, сынок? – осторожно спросила мама. – Ты вправду все это видел?

Я с удивлением кивнул. Врать и выдумывать у нашей семьи было не в чести.

– Этот мальчик… Ты сказал, он был очень похож на тебя?

– Да. Только одет в тряпье. А так один в один.

Мама с отцом переглянулись.

– А раньше ты никогда не видел его? – поинтересовался отец. – Ни разу?

– Нет. Никогда.

С минуту все молчали. Затем отец медленно, будто выталкивая из себя слова, проговорил:

– Это может оказаться важным, Эван. Завтра после школы мы с мамой отведем тебя к доктору Голдбергу. Расскажешь ему все. Хотя нет, не станем ждать до завтра. Надеюсь, доктор не откажется принять нас прямо сейчас.

В клинике доктора Голдберга, морщинистого, плешивого старикана, я уже неоднократно бывал. Всякий раз доктор задавал мне то странные, то смешные вопросы, на которые я усердно отвечал. Например, не хочется ли мне кого-нибудь стукнуть. Или пырнуть ножом. Нет ли у меня идей, как поджечь школу. Могу ли я зарубить топором собаку или отравить мышьяком кошку. Не кажется ли мне, что учительница, очкастая миссис Прескотт, настолько несносна, что стоит ее застрелить или повесить. На все вопросы я неизменно отвечал «нет», и доктор явно оставался доволен.

На этот раз старикан принял нас не в клинике, а у себя дома и несуразных вопросов задавать не стал. Вместо того чтобы поинтересоваться, не хочу ли я, к примеру, задушить Кена, застрелить Чарли или отрезать Барбаре пальцы, он спросил:

– Ты сказал, Эван, что понимал незнакомые слова. Можешь их повторить?

– Конечно. – Я принялся старательно воспроизводить услышанное: – Эй, урод, ты кто? Тебя спрашиваю! Ну, Антон. Ну и имя у тебя. И где ты? Где «здесь», придурок? Не твое собачье дело, урод.

Одно слово, впрочем, вызвало у меня затруднение. Я его понял, но на английский перевести не сумел. Слово было плохим, ругательным.

– Думаю, что угадаю это слово сейчас, – проговорил доктор. – Вот послушай: «блядь».

– Нет. – Я замотал головой. – Очень похоже, но не так. По-другому как-то.

– Плять? Млять?

– Точно, – обрадовался я. – Млять.

– А свои слова ты можешь повторить, Эван? – задал новый вопрос доктор. – Те, что сказал Антону.

– Свои? – неуверенно переспросил я. – Сейчас. Я… Я… – Я осекся. Свои слова мне почему-то было не повторить, хотя