Смотритель - Олег Васильевич Северюхин

не участвует ли в этих оргиях, не грешит совокуплением с мужчинами или с животными? — спросил я.

— Не знаю, — честно ответил Авраам, — овцой в волчьей стае не прожить, но он праведник, и если делает что, то делает это с чувством глубокого отвращения.

— Понятно, — сказал я, — Лота мы спасем, а город уничтожим. Нам не нужен этот гнойник на земле Ханаанской.

— Постойте, — закричал Авраам, — а вдруг там, кроме моего племянника, есть еще праведники? Неужели вы уничтожите и праведников?

— Если мы найдем там пятьдесят праведников, то город будет цел, — сказал я.

— А вдруг там будет меньше праведников? — взмолился Авраам.

— Хорошо, — сказал я, — если мы найдем там двадцать праведников, то город останется целым.

— А если меньше двадцати? — стал причитать Авраам.

— Если мы найдем там пять праведников, то оставим город в целым, — сказал я. — А скажи мне ты, который зарезал не одну сотню людей, которые встали на твоем пути, какое тебе дело до людей, погрязших в грехе и разврате? За грехи людей должно отвечать все племя. За грехи Содома должны отвечать все горожане.

— Передайте Председателю, — сказал Авраам, — что если мы будем так вершить правосудие, то скоро на земле не останется никого. Ни одного человека. Пусть каждый отвечает за грехи свои, а праведники продолжат жить в председателевом благоволении.

— Хорошо, я передам это Председателю, — пообещал я и со спутниками двинулся в сторону города Содома.

Княгиня (продолжение)

Мы поели ухи и улеглись на охапки свежего сена, служившие нам лежанками.

— А что же дальше, Василь Василич? — спросил я.

— Как что, — деловито ответил старик, — вот покемарим маленько после ушицы, да пойдем готовиться к вечерней зорьке.

— Да я не про это, — быстро сказал я, — я про библиотеку.

— Про библиотеку, — пробормотал как-то задумчиво мой спутник, — про библиотеку, — явно раздумывая, говорить ему или не говорить и доверять ли мне то, что является сокровенным у пожилого человека. — Ладно, слушай про библиотеку.

Я, когда увидел ее, то прямо-таки остолбенел. Другого слова подобрать не могу. Стою и ничего сказать не могу. А она вся такая воздушная, легкая. Думаю, сейчас ветерок дунет и унесет ее навсегда от меня, держать ее надо и никуда не отпускать.

И я это самое прямо так и сказал ей. Сказал и покраснел, а она засмеялась:

— Какой вы прямо фантазер, меня никакой ветер не унесет и из этой библиотеки я никуда не денусь. А какую книгу вы бы хотели получить? Молодежь сейчас запоем читает роман Николая Островского Рожденные бурей, если хотите, то я поставлю в очередь на него и сообщу по телефону, если таковой у вас имеется, о подходе вашей очереди, а пока можете почитать роман того же автора Как закалялась сталь.

Оба романа я читал как рекомендованные по линии политической учебы. Книги хорошие, только вот последняя книга получилась послабее, а первая действительно хороша. Помнишь, как Павка Корчагин сказал? Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее.

И Василь Василич замолчал, как бы что-то вспоминая и заново переживая прожитое. Но вдруг он встрепенулся и сказал:

— А я попросил у нее сочинения господина Эмиля Золя. И конкретно Чрево Парижа.

Я знал, что Золя относится к числу иностранных авторов, не жалуемых советской властью, но роман как-то оставался в библиотеках образцом критики капиталистического строя и жалкой судьбы простых людей, не способных сопротивляться центральной власти.

Мой вопрос не то чтобы поставил ее в тупик, но привел в некоторое замешательство.

— Вы что, — шепотом сказала она, — это же буржуазная литература и такой книги, по-моему, в библиотеке нет, мы недавно сжигали всю буржуазную литературу и мне кажется, что книги Золя сгорели вместе с ними. Разве можно вам, комсомольцу, интересоваться загнивающим западом?

— Мне можно, — весело сказал я, — я начал учить французский язык и мне нужно погружение во французскую действительность.

— Ну, что вы, — засмеялась девушка, — действительность времен господина Золя и сегодняшний день Франции — это совершенно разные картины.

— А вы откуда все это знаете? — с таким же шутливым настроем спросил я.

— А вот знаю, — засмеялась девушка, — давайте заполним ваш читательский билет. В каком санатории вы отдыхаете?

Я ответил и мой ответ словно ледяной водой окатил девушку. Тут, понимаешь ли, какое дело. Мы все в разведшколе секретились и были как бы людьми непричастными ко всему, а вот на отдых нам выдавали путевки в санатории НКВД. Это есть бюрократический перекос. Вот и приезжает в санаторий гражданин с гражданским паспортом, а у него путевка сотрудника, к которому должен быть почет и уважение.

— Что-то не так? — спросил я, прекрасно понимая причину вдруг возникшего холода.

— Нет-нет, что вы, — поспешно сказала девушка, — все в порядке, давайте ваше удостоверение, просто к нам сотрудники НКВД приходят только тогда, когда нужно проводить сортировку книг и уничтожать политически вредных авторов, развращающих молодых строителей социализма.

Я подал ей свой паспорт, такую маленькую серенькую книжечку с малюсенькой фотографией в нижнем левом углу. Там все чин по чину, московская прописка, детей нет и холост.

— А как же вы отдыхаете в санатории НКВД? — с интересом спросила девушка.

— Есть у меня брат двоюродный, — сходу стал сочинять я, — он работает в хозяйственном управлении НКВД и вместо санатория решил поехать на путину на Дальний Восток, а путевку отдал мне, чтобы не пропадала, благо и фамилии у нас одинаковые и имена, и отчества. Он, как и я, Головачев Василий Василевич. Только постарше.

Я чувствовал, что холод начал таять, но сказав А, нужно говорить и Б. Сейчас обязательно последует вопрос, а с какого ляду я изучаю французский язык и где? Если что, буду говорить, что студент факультета иностранных языков в МГУ. Но такой вопрос не последовал, он как бы сам стал подразумевающимся ответом на него.

И тут Василь Василич остановился, вероятно, что-то вспоминая. И я не тревожил его, мало ли что, потихоньку задремав после сытного ужина.

Первая командировка. Грехи Содомские

— Что там в Содоме? — спросил я своих спутников, которых на Земле все звали Ангелами.

— Город сей расположен в местах