Гончие забвения - Дмитрий Миконов

— трактирщик, из первой иллюзии Шута. Хозяин, державший на цепи Третьего. Именно ему Девин Бойл тогда проиграл в кости свою ногу. Только выглядел трактирщик в тот раз как обычный человек. А теперь — уродливая пародия на живого, раздутый мешок плоти с глазами.

— Что будем делать? — спросил Стефан.

Он осторожно выглядывал из-за колеса перевернутой повозки и морщил нос от смрадного духа, разливающегося по округе. Смеси гнили, алхимического дыма и чего-то еще, с налетом праха, будто могила здесь дышала через рот мертвеца.

— Попробую отвлечь его, — предложил Герд, разминая пальцы на эфесе. — А вы, мистики, проскользнете в собор.

— Хорошо, — согласился Вир, крепко сжимая серп. — Пошли!

Герд выпрямился во весь рост, вышел из укрытия и громко свистнул.

— Эй, боров! Слышал, твою мамку на сало пустили!

Гигант медленно повернул голову. Его маленькие, заплывшие жиром глазки блеснули в свете фонарей. Он глухо рявкнул, и зеленый дым повалил из пасти еще гуще. С оглушительным лязгом он поволок за собой цепь, надвигаясь на Герда.

Но Старший не собирался его дожидаться — он уже бежал дальше, увлекая его к краю площади, продолжая выкрикивать оскорбления.

Рев и лязг начали удаляться.

— Давай, — бросил Вир Стефану, и они, пригнувшись, рванули в другую сторону.

Лабиринт повозок казался бесконечным. Они петляли между замерзшими колесами, перелезали через дышла, пробирались под накренившимися кузовами. Стефан рвался вперед, его движения были дерганными, дыхание постоянно сбивалось.

— Полегче, школяр, — бросил ему Вир, хватая за плечо. — Не лезь!

Тот послушался, но хватило ненадолго. Адреналин и близость развязки сделали его одержимым. Глядя на него, Вир сжимал зубы. Несмотря на шарканье Стефана и грохот, что учинял гигант за их спинами, его слух улавливал и другие звуки.

Тихие, предательские.

То хрустнет ледок где-то справа, то с шорохом осыплется снег с крыши повозки слева, то едва слышно скрипнет рессора. Но ничего не происходило. Только от этого было очень неспокойно на душе…

Он снова осадил Стефана, на этот раз рявкнув.

— Тише, черт тебя дери!

Вир присел на корточки, у очередного тела, лежащего лицом вниз. Он, наконец, понял, что привлекло его внимание. Остальные были изувечены ударами кулаков или цепи — переломы, вмятины, раздавленные черепа. А этот, как и некоторые, встреченные по пути… обкусан до костей так, что ребра торчали из клочьев мяса. Внутренности были выдраны и частично съедены еще при жизни, до трупного окоченения. Следы от зубов были мелкими и частыми и точно не принадлежали гиганту.

Стефан в который раз вытащил из портупеи метательный нож. Нервно закрутил его в руках. Он озирался по сторонам, обходя тело полукругом, выискивая взглядом противника.

— Это фурии… но они, наверное, уже ушли.

Вир не успел ответить, заметил, как округлились глаза школяра. Палец Стефана вытянулся вперед, указывая на сгорбленную фигуру, сидящую на облучке брошенной кареты, буквально в пяти шагах от них.

— Т-там…

Вир всмотрелся. Прежде, он принимал эту фигуру за труп — замерзшего извозчика, склонившегося в вечном сне. Но сейчас, в свете мигающих гирлянд, он тоже заметил движение. Фигура снова пошевелилась, едва заметно. Она была худой и длинной, сгорбленной, в лохмотьях монашеской робы. Она будто сжималась в комок, становясь меньше и меньше, сжимаясь пружиной…

Ее очень беспокоили быстрые и нервные движения Стефана.

И Вир мгновенно догадался. Все наблюдения сложились в единую, мрачную картину. Этот бесформенный монах — тот самый Третий. Бывший мистик, ставший сосудом для одной из личностей Шута. Его съели изнутри, выскребли дочиста и набили чужими, отвратительными инстинктами. Не человек, не зверь. Просто инструмент. Живая ловушка.

Вот он — настоящий охранник. А не тот бутафорский гигант.

Вир, оставаясь на корточках, почти незаметно, поднял руку. Давал Стефану знак — отходи, медленно, назад.

Но школяр, не видевший в этом сжавшемся комке угрозы, поступил вопреки — его пальцы сжали нож, рука с напряжением занеслась для броска.

И тогда время для Вира распалось на отдельные, застывшие кадры.

Тень сорвалась с облучка, даже не вставая во весь рост, а просто распрямив свои несуразно длинные, скрюченные ноги. Мгновение — и она уже висела на Стефане. Тот открыл рот в немом крике, от него полетели клочки одежды, капли алой крови разлетались в стороны, будто кто-то невидимый выжимал ударами о камень мокрую тряпку.

Вир подлетел, вцепился в костлявые лохмотья и с силой оттащил извивающееся существо. Оно шипело, царапалось, пытаясь впиться в него длинными, почерневшими ногтями. Вир, не разбираясь, наносил удары серпом — короткие, рубящие — пока тварь не перестала трепыхаться. Но оно не умерло, вывернулось, уползло под карету, утягивая за собой длинные скребущие по льду ноги.

Вир шагнул следом, чтобы добить — но в тот же миг остановился. Обернулся.

Стефан хрипел, захлебываясь кровью. Его пальцы скользили по рваной ране на животе, не способные зажать ее. Он пытался что-то сказать, но изо рта вырывались лишь булькающие звуки. Глаза школяра были полны ужаса и непонимания.

Вир, перемазанный кровью и снегом, опустился рядом на колени. Оценил состояние. Его лицо было каменной маской.

Секунд десять протянет. Не больше.

Нежилец.

Он отшвырнул свой серп, судорожно обыскал карманы сюртука. Пальцы наткнулись на сверток в платке. Он развернул его. Тонкий, костяной коготь иглы подрагивал в его руке, жаждая работы. Вир на мгновение замер, глядя на него.

Это был ключ к победе над Нерезиэлем. Редчайшее оружие, доставшееся огромной ценой. Настоящий клинок убийцы, о котором Шут даже не подозревал…

Потом его взгляд упал на побелевшие губы Стефана. На глаза, в которых угасал свет.

Так и не сказав ни слова, Вир с силой вонзил иглу в края раны.

Соломенная нить, невидимая глазу, потянулась сама собой, стягивая плоть с хрустящим, влажным звуком. Лицо Вира не дрогнуло, лишь кожа на нем будто отяжелела, прорезавшись новыми морщинами. Он шил. Аккуратно, методично, как сапожник, занятый своим привычным делом. Игла делала все сама, он лишь вливал в нее свою волю мистика, словно пришивал душу к телу.

С каждым стежком он чувствовал, как уникальный артефакт теряет свою силу, растрачивая ее на эту бессмысленную — с его прежней точки зрения — работу. Милосердие никогда не входило в его арсенал. Но разве теперь это имело значение?

* * *

Вир подложил под голову Стефана скрученную в валик тряпку, найденную здесь же, в развороченной повозке. Присел рядом на оторванное колесо, вглядываясь в лицо школяра. Тот был бледен как полотно, под глазами залегли синюшные тени, все тело мелко и часто вздрагивало.

Рана, сшитая костяной иглой, не сочилась, лишь алела багровым