Замечательный предел - Макс Фрай

Нужных слов катастрофически не хватало, поэтому он говорил всё громче и громче, под конец натурально орал, словно громкость могла возместить утерянный смысл. И одновременно понимал, как нелепо, безумно, совершенно ужасно его поведение выглядит со стороны.

Но ни Лех, ни Наира не спросили: «Ты что, окончательно чокнулся?» И не стали совещаться, как вызвать на трассу врача, или лучше доехать до ближайшего города, поискать там скорую помощь, а какие ещё могут быть варианты, когда у тебя на руках буйный псих.

Лех положил ему на плечо тяжёлую тёплую руку. Сказал:

– Я тебя почти понял. Но потом, когда успокоишься, попробуй заново рассказать.

А Наира сказала:

– Прости. Когда ты пытался объяснить про вторую субботу, надо было внимательно слушать, а не смеяться, что ты богема рассеянная, всё на свете перепутал и продолбал.

– Это язык, – пригорюнился Отто. – Я много учил и запомнил. Но когда волнуюсь, всё сразу забыл… забываю. Нам сейчас Надя нужна. Помнишь, как она нас знакомила? Я опять неправильно перепутал! Не знакомила, говорить помогла.

– Надя – да! – согласилась Наира. – Давно её что-то не видела. Вот бы она сейчас гостила у Тима! Ух она бы охренела от наших разговоров! Но всё равно идеально бы перевела. – И объяснила Леху: – Это подруга соседа, синхронная переводчица. Мы бы с Отто, наверное, до сих пор играли в гляделки и страшно друг друга стеснялись, если бы не она.

Отто, пока её слушал, почти успокоился. И уже вполне внятно сказал:

– Теперь по порядку. На вокзал приезжал белый поезд. Не каждый день. Иногда. Красивый, как анимация и мечта. Не совсем настоящий. Галлюцинация, так я его назвал. Фотография не получается. Но я видел. Наира видела. И Юрате увидела, я показал. Юрате что-то сделала с поездом. Странное. Невозможное. Я даже по-немецки не могу рассказать. Ты говорил, ваш ангел рассыпался на поезда. Я думаю, она взяла поезд обратно. Наверное, можно так себя собирать. Тот день был суббота, пятое марта. И после полночь тоже суббота. Я помнил, она вторая. Юрате помнила. Мы оба смотрели своё расписание, вспоминали дела. Проверили. Точно вторая суббота, пятое марта. Перепутался календарь! Странное было. Но очень хорошее. Такое хорошее, как сейчас мы везём тебя. От этого счастье. Я совсем счастливый. И чокнутый. Но я не жалею. Согласен, что так.

– Спасибо, – Лех обнял его и как ребёнка погладил по голове. – Ты на самом деле отлично держишься. Как будто всю жизнь готовился, психику тренировал.

Отто отрицательно помотал головой. Дескать, не готовился, нет. Теперь рядом с Лехом ему было совсем не тревожно, а спокойно, словно тот даже не папа, а бабушка. Встретил, привёл из школы, залепил все царапины пластырем и приготовил обед. Причём у Отто такого опыта не было, он рос без заботливой бабушки. Но это ему не мешало чувствовать, что прямо сейчас бабушка есть. Он с удивлением понял, что засыпает, хотя раньше даже пьяным сидя не мог уснуть. Сказал Наире, едва ворочая языком, потому что на свете есть вещи важнее параллельных реальностей, мистических поездов и двойных суббот:

– Ты гений-водитель. Лучше всех научилась. Не зря ходила свидания с чужим мужиком.

– Спасибо! – просияла Наира. – Я всю дорогу мечтала, чтобы ты меня похвалил.

Когда Отто проснулся, машина стояла на парковке рядом с заправкой. В салоне он был один. Но почти сразу появилась Наира. Вышла из кафетерия с красным картонным стаканом. Сказала:

– Это латте с карамельным сиропом. Я придумала способ приятно тебя разбудить.

– И не будешь ругаться, что я пью говённую срань? – обрадовался Отто, который за эту поездку наслушался комплиментов своему недостаточно утончённому вкусу на сто лет вперёд.

Наира задумалась. Наконец решила:

– Ладно, не буду. Лишь бы она тебе нравилась.

– Кофе – он, – ни с того ни с сего вспомнил Отто. – Ты сама меня научила, что русский кофе тоже мужик[48].

– Кофе – он, – согласилась Наира. – А срань, извини уж, – она. Не горюй, я и Леха ругала. Вы с ним – одна команда. Истребители адского кофе с заправок. Ну и правильно. Кто-то должен уничтожать это зло.

– Я с Лехом одна команда! – обрадовался Отто. – Я согласный. Лех прекрасный совсем. Это он меня успокоил? Я сам не умею так быстро. И спать в машине не умею. Но спал. И больше не псих.

– Ну так да, дядя Лех ведьма, – кивнула Наира. – Такой крутой, что других учил. Для него успокоить – плёвое дело. Хотя он сам говорит, что успокаивать даже трудней, чем лечить.

– А почему «ведьма»? – спросил Отто. – Разве «ведьма» не женское слово? Или Лех раньше женщина был?

– Да вроде бы не был. Хотя кто его знает, как он до приезда в Вильнюс жил. Но «ведьма» – это профессия. Просто такое название. У нас так называются все колдуны.

– Почему?

– Почему-то, – пожала плечами Наира. – Ты имей в виду, я не очень-то много знаю. Мало что могу объяснить. Я в той жизни была совсем молодая. Художница без специального образования. Просто не успела его получить. Когда я школу окончила, всё как раз начало разваливаться. В смысле мы начали исчезать. Я в той жизни ни разу не выезжала из Вильнюса, просто уже некуда было, всюду мгла и туман. И людей в городе стало мало. Засыпали и не просыпались. Многие. В конце – почти все.

– Умирали во сне? – ужаснулся Отто.

– Нет. Просто не просыпались. И никто, включая Аньова, их не мог разбудить. Мало кому удавалось достаточно крепко держаться за себя и за жизнь. Это такой особый талант, не зависит от личных качеств. Ни от силы воли, ни от каких-то умений. Вот Таня моя однажды не проснулась, а она была – о-го-го! Многие городские ведьмы тоже уснули, хотя, казалось бы, самые сильные духом, куда уж сильней. А вот нет. И главное, никогда не знаешь, сколько ещё продержишься. Только что прямо сейчас ты есть, и хорошо, и спасибо за это. Такая радость! Неважно, что будет дальше. Это так здорово – быть!

Отто улыбнулся почти против воли:

– Я теперь понимаю, почему так приятно смотреть, как ты ешь. С таким удовольствием! И как одеваешься. И по улице рядом ходить. Я, конечно, влюблённый. Но это счастье – отдельно. И отдельно другое счастье. Где наша Надя?! Я опять не имею слов.

Вместо Нади наконец появился Лех. С мокрыми волосами и такой довольный, словно побывал при жизни в раю.

– Извините,