Рожденный для войны - Ярослав Маратович Васильев

рабом Божьим Михаилом, — неожиданно поддержал священник. — Сказал нам апостол Матфей. Тогда Пётр приступил к Нему и сказал: Господи! Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе до семи, но до седмижды семидесяти раз. Оставим молодого человека под надзором, но дадим ему шанс на прощение. А если согрешит вопреки милосердию, вдвое возьмём против него.

— Хорошо, забирайте, Михаил Юрьевич, — согласился представитель Дворянского собрания. — И очень надеюсь, что вы не пожалеете потом об этом.

К Оле Михаил отправился сразу после суда, и даже не заходя в свой домик. Девушка встретила его не в гостиной для общих посетителей и не на веранде, а в своей комнате. Оля явно ждала и беспокоилась: вчера они не виделись, Михаил сразу после дуэли пусть как пострадавший, но всё-таки участник поединка, ночевал отдельно от всех в городе, в гостинице при местном Дворянском собрании. Чтобы потом в принципе никто не смог придраться — Михаил влиял на расследование, оставаясь в санатории. Видимо, слухи ходили самые разные судя по той гамме отразившихся на лице чувств, когда она увидела Михаила. Не раздумывая Оля его крепко обняла, уткнувшись лицом в грудь. Дальше смутилась двусмысленности своего поведения и, мило покраснев, сделала пару шагов назад:

— Миша, как я рада, что с тобой всё в порядке. Твои сёстры передали, что всё отлично, но тут такое остальные говорили…

— Честно признаю: шанс вляпаться в неприятности был. Этот Николай оказался весьма гнилым типом. Вот, это тебе.

Оля взяла материалы коллегии, быстро пролистала, внимательно посмотрела на Михаила и негромко спросила:

— Зачем ты их забрал и решил отдать мне? Ведь явно не для того, чтобы «убедить девушку, какой соперник негодяй». Насколько Николай козлина, я и сама уже знаю. Но я убедилась, что ты просто так мало чего делаешь. Почему не захотел передавать материалы в суд? Дальше Соловецкий монастырь, а оттуда после десяти лет слышал, наверное, какими выходят. Если вообще выходят, а не остаются монашествовать.

— Потому что я верю в наш российский императорский суд как самый гуманный суд в мире, — грустно сказал Михаил. Вчера он несколько часов просидел как в Библиотеке, штудируя разнообразные кодексы, так уже и в реальном мире, пользуясь архивами местного Дворянского собрания, запрашивал прецеденты. — В другом случае, наверное «да», ты права. Здесь я даже могу прикинуть сумму, за которую глава рода Румянцевых отмажет племянника. Просто из принципа — высшее дворянство и родная кровь. Мести я не боюсь, но говорить после этого с Петром Федосеевичем окажется бесполезно. Слышала выражение «жаба душит»?

— Да. Я поняла тебя. Деньги у него есть, но Пётр Федосеевич человек очень… прижимистый.

— Да. А ещё он очень высокого мнения о себе и своём роде, так назовём.

— Давай уж напрямую скажем, — поморщилась Оля. — Румянцевы высокомерно презирают всех, кто ниже их по статусу, в том числе мелкое дворянство. Думаешь, он обидится и будет мстить?

— Ну хорошо, скажем так, хотя насколько я про него слышал, в целом он мужик адекватный. Но ты права. Если сейчас довести дела до суда, он просто из принципа что тронули его племянника, попытается отомстить. Тем более небольшой семье, заодно унизив меня с учётом того, что мы теперь с ним зеркально поменялись в статусе.

— Лучше бы ты его прямо там удавил, честное слово.

Оля осеклась, потому что Михаил внезапно взял её ладонь в свои и мягко сказал:

— Румянцев всё равно попытался бы мстить. Да, я могу попросить о помощи Илью Ефимовича, за нас вступится директор Первой Старомосковской гимназии, есть и другие влиятельные люди, которые мне, думаю, не откажут. У меня имеются и другие возможности. Но зачем мне эта война, которая дорого обойдётся семье, а я получу сильного и смертельно обиженного кровника? Десятки поломанных судеб, просто чтобы наказать одного труса и подлеца? Не стоит он того. Лучше я напишу Петру Федосеевичу личное письмо, опишу ему свои соображения насчёт ситуации. И он сам вкатит племяннику леща по первое число. Надеюсь, этого Николаю хватит. Как и страха, что за свой проступок этот урод чуть не получил верёвку на шею, а в следующий раз может и получить. Но именно что надеюсь на его просветление, а верю — не очень. Если Николай захочет мстить… До меня дотянуться — руки коротки, и я мужчина. Если что я ему эти руки с корнями поотрываю. Учти, это я могу его избегать, в масштабах Империи я формально никто. А вот ты вынужденно будешь сталкиваться и общаться, потому что вы принадлежите к одним кругам общества. И до тебя он может попробовать дотянуться. Я хочу, чтобы во-первых, ты знала, насколько у него гнилая натура. Он ведь в отличие от дурака-механика учится в Первой Новомосковской гимназии и должен был понимать, что ограничения безопасности нельзя понизить. Если их тронуть, то голем меня, скорее всего, сильно покалечит или убьёт. А он тут вроде как ни при чём, руки чистые, не он же настраивал? Удачно вышло скинуть всё на подельника. Видела бы ты, как он обрадовался, что в глазах коллегии не организатор, а сам наполовину жертва своей неопытности и доверчивости. И второе. Если Николай рискнёт тебя тронуть, у тебя должна быть возможность в любой момент его уничтожить. Именно для этого я и оставлю документы тебе.

— Спасибо. И… послезавтра мы разъедемся, но я рада… Что мы встретились. И с тобой, и с твоими сёстрами. И надеюсь, в Москве мы обязательно встретимся ещё.

— Знаешь, я тоже.

Глава 23

Дела домашние

Поезд из Крыма прибыл в Москву ближе к вечеру. Пока вышли, пока выгрузили чемоданы, сели в микроавтобус-«рысь» и наконец-то выехали, темнота понемногу уже начала окутывать город. Пусть наверху и был ещё виден багровый солнечный диск, медленно оседавший за горизонт, вечерний город уже переливался разноцветными огнями фонарей над тротуарами и мостовыми, хотя верхние окна домов пока ещё сияли остатками заката. Гудели проезжавшие автомобили, зажигались зелёные и красные огни на перекрёстках, ветер знойно дышал в