Переходники и другие тревожные истории - Дарелл Швайцер

Но Сэм поднял руку. — Пожалуйста, Фрэнк. Это не то, что ты думаешь. Ты обещал, что выслушаешь меня.

— Точно. Ну да. Обещал.

— Ей еле удалось выдохнуть: — Сэм, не… ду… ри…

Я не мог больше ждать. Вот и пришло время поделиться с ней моей тайной.

Я погрузил пальцы сбоку её лица, скользнув под кожей левого уха. Изнанка лица ощущалась, как пластилин, и была влажной и почти обжигающей.

Думаю, Джоанн тогда была не совсем в сознании. Она казалась остолбеневшей, даже парализованной, не шелохнулась и не издала ни звука, пока я медленно вытягивал руку наружу и, вместе с рукой, отходило её лицо. Несколько секунд я держал его повисшим на пальцах, как полурастопленный сыр. Потом оно стало не тяжелее паутины и через несколько секунд моя рука опустела.

Затем я отпустил её и, когда увидел то сырое, красное место, где прежде было лицо, меня бурно замутило. Я кинулся в ванную и принялся выблёвывать там свои кишки. Потом я вышел и медленно побрёл в гостиную. Там опустился на диван и просто таращился на всё вокруг, переходя от предмета к предмету, не глядя ни на что конкретное, но просто осматриваясь с безнадёжным ожиданием. Ничего. Вот ключ. Хотя мы с Джоанн прожили здесь двенадцать лет, не осталось ничего. Гравюры на стенах, стереопроигрыватель, мебель — всё было иным. Даже теннисный приз, который мы вместе выиграли в колледже — я оставил приз ей, когда она попросила — исчез с полки. Эта комната рассказывала чужую историю жизни.

Тогда я услыхал, как Джоанн тихо рыдает в зале. Я встал. Пришло время уходить.

Женщину, сидящую в зале, одетую в халат и шлёпанцы Джоанн, я никогда прежде не встречал. Я остановился и с минуту разглядывал её лицо. Скулы были выше, нос длиннее, цвет глаз — карий, вместо орехового, брови толще и более выгнутые. Выражение её лица подходило той, кто внезапно вступила в жизнь безо всяких ориентиров, неуверенная в том, кто она такая или как здесь очутилась.

Сама её незнакомость утешала. Без единого слова я покинул квартиру. Внизу я счистил имя своей бывшей жены с почтового ящика другой женщины.

Поистине ужасающим было то, что Сэм Гилмор явно верил каждому своему слову. Тут я оказался в тупике, совершенно неподготовленный к такому и всё же мне следовало что-то сделать, как если бы я натолкнулся на человека, истекающего кровью в глухом переулке.

— Сэм, — произнёс я, очень рассудительно. — Прислушайся к тому, что ты говоришь. Это… бред. Я хочу сказать, ты ведь понимаешь, ты действительно понимаешь, что лица людей не отваливаются, как пластилин.

Он сложил руки на столе.

— Но это так, мой друг. Это так. Все эти годы мы были лучшими друзьями, но есть одна тайна, которую я скрывал от тебя всё это время. Это так. Я знаю.

Тогда я лишь старался потянуть время, в отчаянии, пока не придумаю хоть какой-то план.

— Ладно. Это так.

— Я узнал это, когда мне было шесть лет, Фрэнк. Это случилось однажды утром, через пару дней после Рождества. Я охотился в гостиной на индейцев, тут и там ползая под мебелью, в енотовой шапке и с пробковым ружьём первопроходца. Помнишь, Фрэнк? У тебя были такие же.

— Помню, — ответил я.

— Ну вот, это было чуть свет, гораздо раньше, чем мне позволяли вставать, но я там находился. Вдруг дверь в гостевую спальню открылась и оттуда вышел мой дедушка. Я застыл на месте, испугавшись, что он меня увидит и расскажет родителям. Но он просто встал в дверях, полностью одетый, с чемоданом в руке, смотря в пространство, будто пытаясь что-то припомнить.

Потом он пересёк гостиную и вошёл на кухню. Я осторожно положил оружие и выполз посмотреть, что он будет делать.

Это было реально, Фрэнк. Я бодрствовал, не спал. Дедушка поставил чемодан, затем обеими руками взялся за голову сзади, как будто возился с завязками хеллоуиновской маски — этот образ пришёл ко мне уже тогда — и снял своё лицо напрочь. Оно просто отошло. Но он стоял ко мне спиной и я не видел — то есть, видел только, что он поднёс маску из плоти к окну. Она лишь на миг просвечивала в сером свете, прежде, чем исчезла с шипением, как прошипел бы ломтик бекона на раскалённой сковородке.

Когда он вернулся в гостиную, то уже был кем-то другим, незнакомым мне стариком.

Я хотел завопить, Фрэнк. Я с силой прикусил кулак, чтобы не закричать. В то же время, думаю, что более осмысленно боялся попасться слишком рано, чем чего-то другого. Мой разум отвергал увиденное. Это было невозможно, говорил я себе. Как сказал бы и ты. Маленький ребёнок не очень хорошо понимает, что возможно, а что нет, но есть пределы того, что чересчур даже для шестилетнего.

Наверное, я слабо простонал, потому что тогда он посмотрел на меня.

— Нет, — тихонько прохныкал я. — Уходи.

Наши взгляды встретились и, на мгновение, это всё ещё был дедушка, взирающий на меня с лица того незнакомца — не могу сказать, с гневом или печалью — а потом он и вправду ушёл. То, что оставалось от дедушки — в глазах, в лице, чем бы оно ни было, пропало и этот незнакомец пожал плечами, забрал чемодан и покинул дом.

Я долго лежал там. В конце концов, мама нашла меня. Она подумала, что я заболел. Моя пижама промокла. Меня отчитали и отправили в кровать, и мама ничего не поняла, ничего не заподозрила, а потом эта сцена годами возвращалась ко мне в кошмарах или просто возникала посреди потока мыслей и я пытался разобраться в ней. Я был очень юн, слишком юн. Дети не понимают, что взрослые — тоже настоящие люди, со своими собственными чувствами и уязвимостями. Он был просто моим дедушкой. Он приходил в гости. Он приносил мне подарки. Я не мог представить, какое отчаяние, какие мучения он должен был пройти, прежде, чем ступить на этот последний запасной выход.

И иногда я задумывался: «Неужели это из-за меня? — Что, если, вместо „Уходи“, я бы сказал: “Пожалуйста, останься. Мы тебя любим“»? — Но я этого не сделал. Я вообще ничего не сказал.

Вот так я и узнал свою маленькую тайну.

Наверное, минут пять мы просидели в тишине. Последние клиенты и даже официанты ушли,