С мейсе Райкконен что-то не так - Анна Ледова

соврать что-нибудь более убедительное и обнадёживающее, – шмыгнула я носом. – Ладно, сойдёт. Я тебе всё равно не верю. И пойдём куда-нибудь, кофе выпьем, а то от общения с родственниками у меня всегда давление падает. Ты платишь. А потом я хочу голубую шляпку самого неподходящего к моим волосам оттенка. Думаю, все магазины города обойти придётся, но мне с первого раза ничего не понравится, поэтому после пойдём по второму кругу. Ещё зайдём к Натанису: он будет ныть, ты будешь слушать – ему обязательно свободные уши нужны, а я буду пить чай с Хильдой. А, и ворота ещё смажешь?

– Я вообще-то на службе, – попытался увильнуть от сомнительного времяпровождения поганец. И неубедительно добавил. – Я же и дядьке твоему могу пожаловаться, что ты сотрудника при исполнении эксплуатируешь.

– Ой, да жалуйся, сколько влезет, – проворчала я. – Ничего он мне не сделает. Он мне не родной дядька даже. А вообще никто. Однофамилец маменькин. Кстати, в участок тоже заскочим. Предупрежу Скоропута насчёт Мими. А то она ни сном ни духом, что у неё тут, оказывается, «кузен» есть. Как бы не вышло конфуза.

– Ты безнадёжная лгунья, Уна Райкконен, – вздохнул поганец. – Уж в Скоропуте я не сомневался, что вы одной крови – оба одинаково доставучие…

– Да кто бы говорил, Эричек.

Лето в Альмате вступило в свои права и дневные температуры стремительно росли. Это ещё три года назад народ изнывал от жары, не рискуя выходить под открытое солнце. А сейчас горожане с удовольствием прогуливались в тени хлопухов. Растунция эта негласно была признана достоянием Альматы, а потому удостоилась отдельного уважительного эпитета. В отличие от обычных лопухов, стебли этих были толщиной с вековой дуб, хоть и вырастали они всего за неделю. В высоте они также не уступали деревьям, а один лист мог накрыть небольшую площадь. На ветру у раскинувшихся навесами листьев негромко хлопали края.

На небольшие неудобства в виде плюхающихся иногда сверху спорангиев размером с коровью лепёшку никто не обращал внимания.

И именно такая буро-рыжая плюха и просвистела перед носом ведлистанца, разлетевшись от удара о землю весёлыми оранжевыми шариками. Споры тут же подхватил ветер и унёс дальше – дарить тень и прохладу другим районам города.

– Ядовити! – взвизгнул ведлистанец, яростно отряхиваясь. И вцепился в прохожего. – Сие растунции ядовити, да вети?!.. Чиво ета таковое?..

– Хлопух это благородный, чушка ты иностранная! – недовольная громкими криками, осадила его цветочница из лавки. – Не ори, у меня от твоих визгов гордензии вянут, кто ж их такие купит!

– Благородни… – благоговейно прошептал ведлистанец. И вновь вцепился в того прохожего. – Истинне? Истинне благородни, сказувай мне!

– Да отстань ты от Фрошки! – рассердилась лавочница. – Чего он тебе ответит, когда с рождения ничего не слышит? Глухой он, а ты вцепился в убогого!

– Глуховий! – ещё пуще взвыл ведлистанец и поволок бедного Фрошку к стеблю хлопуха, на котором зрели такие же рыжие лепёшки, как и под листьями. – Зри же, глуховий, и сказувай мне немедли! Тока ти и могишь видлеть! Сие есть смерть симу сущевому? Жестоки и беспощадни? И рижи коме диаволь?

– Да что ж это творится-то! – упёрла руки в боки лавочница. – Совсем распоясались чумазые! Мало вас двадцать лет назад воевали! Стража! Сюда! Калеку глухого обижают!

На крики не замедлил явиться смутно знакомый мне стражник. Кажется, из той же временной петли.

– Глухого? – насторожился он.

А после отбил несчастного Фрошку у ведлистанца, свистнул, и на подмогу явились ещё два мордоворота с явной армейской выправкой.

– Уведите, – коротко кивнул на глухого стражник своим подручным. – И глаз не спускать.

– Ку-ууудаа?!.. – ещё сильнее взъярилась лавочница. – Фрошку-то за что? Вон ту чушку хватайте, это он бедолаги домогался!

– К лекарям отведём, – успокоил сердобольную женщину стражник. – Для магов-то уши подлечить – раз плюнуть. Они в честь юбилея города сегодня бесплатно принимают. Сам-то Фрошка как об этом узнает, коли не слышит? А мы вот и проводим, ага.

– А-аа… Ну, ежели так… – недоверчиво ответила цветочница. – Надо муженьку сказать, он давно спиной мается, а денег на маглекарей нет…

– Пока только инвалидов принимают. Слышь, хозяйка, а ещё глухие есть в городе?

Может, и были, но женщина благоразумно промолчала. Страже ведь какая может быть вера? Может, к лекарям Фрошку поволокли. А может, и нет.

Я наблюдала эту сценку, сидя на летней веранде и попивая кофе.

– «Зрячий не заметит, и лишь глухой увидит, как начнёт проникать в этот мир зло из Альматы»… – еле слышно пробормотал Эрик. – Как же я мог это упустить… Дорогая, прости, у меня срочные дела! Ночью отработаю! Всё записывай на мой счёт! Ни в чём себе не отказывай!

И умчался за стражниками и упирающимся Фрошкой.

Я же, допив кофе, неспешно подошла к потерянному ведлистанцу. Тот сидел на земле, опершись спиной на стебель хлопуха, и тихо подвывал, всё повторяя: «Смерть… смерть… жестоки… беспощадни…».

– Здравствуйте, уважаемый гость нашего дружелюбного городка, – поприветствовала я его. И выразительно хрустнула пальцами. – Мы, кажется, в прошлый раз про двести тысяч не договорили… Может, объясните, наконец, что вы тут все бормочете про смерть и дьяволов? И за каким чёртом теперь ещё и за глухих принялись?

– Истинне благородни хлапух, – всплакнул иностранец, указав на оранжевые споры хлопуха, которые весело крутил ветер у его стоп. – Смерть. Рижи, коме диаволь… Симу сущевому смерть из-вот вашенски заросли…

Ничего внятного от него добиться не удалось, а вскоре моё внимание привлекла другая пара. Скоропут Райкконен верхом на коне осаждал коляску с гербом Альматы.

– Уйдите! Я вас не знаю! – Мими искренне недоумевала, что от неё нужно этому человеку, больше похожему на медведя.

– Дорогая кузина, я понимаю, что столица меняет людей, но так сразу отказываться от родства? А я ведь четыре года приглядывал за племяшкой! И совершенно бескорыстно, исключительно из любви к тебе, сестра!

– Господи, да кто вы такой? У меня нет других родственников по фамилии Райкконен! Братьев тем более! Только батюшка, но он один в семье остался! А за Виолеттой тут присматривают тётушки, сёстры её отца!

Дело принимало опасный оборот. Отец думал, что меня в Альмате опекает кузен маменьки, маменька сама для себя придумала, что я здесь на попечении его престарелых сестёр. В принципе, так оно и было. Только Китти и Либби умерли ещё двадцать лет назад.

– Это супруг моей тётушки Либби, Мими, – успокоила я маменьку, подбежав к коляске. А сама выразительно взглянула на Скоропута. – В Альмате просто так принято: любой родственник более-менее одного возраста – это непременно «брат» или «сестра».

– Одного возраста?!.. – взвизгнула Мими. –