Мертвые берут наличными - Марина Сергеевна Комарова

— Ну вот, начинается новый день.

Показалось, что где-то в уголке его квартиры что-то тихо щелкнуло, как будто маленькие коготки пробежали по полу. Нет-нет! Никаких перерождений в пауков!

* * *

Кафе было маленьким, с выцветшими бумажными меню, приклеенными к стенам, и красно-желтым интерьером, который с легкостью можно было назвать ностальгическим или просто дешевым, но с душой. Где-то в углу телевизор транслировал историческую дораму: в кадре благородный ученый плакал под дождем, держа над собой зонт, хотя дождь лил с другого угла. А за столиком возле окна двое пенсионеров так яростно спорили о бейсбольной команде «Дусан Берз», словно от этого зависела их пенсия.

Джувон, ссутулившись, сидел над миской супа. Он ковырял в ней ложкой, иногда вылавливая кусочки тофу, иногда просто гоняя лапшу по кругу. Перед ним стоял кимпаб, пока что тронутый лишь наполовину. Вид у Джувона был до ужаса трагичный. Чего уж там, пауков он не жаловал.

Енчжу сидел напротив. Рукава его синей рубашки были закатаны до локтей, воротник расстегнут. Ел он с видимым аппетитом: быстро, но аккуратно, как человек, у которого сегодня случились три операции, встреча с прокурором и ночь в детдоме, а теперь, наконец, еда. Он подхватывал рис палочками, зачерпывал из миски кимчи-чиге и иногда кидал на Джувона взгляд, как на больного кота, который отказался от тунца и вовсю страдает.

— Ты бы видел ее лицо, — мрачно начал Джувон. — Ан Хэен. В смысле, читал ее сообщения. Она… она была счастлива. Прямо чувствовалось, что светится. Сказала: «Суна вернулась!». А потом прислала фото. Фото, Енчжу! Где огромный, пушистый, клыкастый паук сидит на подушке в розовом бантике. И милая старушка воркует над ним, а он мурчит! Боже, за что мне это? — Он выдохнул, откинувшись на спинку стула. — Только мне это кажется ненормальным?

Енчжу ничего не сказал. Он спокойно зачерпнул ложкой рис и положил его в тарелку Джувону, словно это могло успокоить расшатанные нервы. Потом подвинул соус поближе к нему. И только тогда, не поднимая взгляда, сказал:

— Ты разговаривал с призраками. Изгнал древнюю сущность, которая пожирала души. Провел ночь в детдоме, где из вентиляции шепчут имена мертвых. Ты провел ритуал, где надо было уговорить нарисованного ребенком монстра не есть реального ребенка. И после всего этого… тебя пугает паук?

— Да, — честно кивнул Джувон. — Потому что пауки настоящие. И как можно не бояться пауков?

Над столиком повисло молчание. Енчжу смотрел на него так, как можно смотреть только на человека, которого одновременно уважаешь, сожалеешь о его дурости и хочешь накормить его до отвала, чтобы он, наконец, перестал загоняться. Джувон же прекращать загоняться явно не собирался.

Енчжу решил сменить тактику и сказал:

— Открой рот.

— Что? — моргнул Джувон.

— Рот открой. Надо тебя кормить. У тебя гипогликемия от стресса.

— Это вообще медицинский термин?

— Еще какой. Открой.

Джувон хлопнул ресницами, но подчинился. Енчжу аккуратно положил ему в рот ложку горячего риса с кимчи и медовым соусом, слегка стукнул пальцами второй руки по крышке стола:

— Проглоти. И запомни: когда тебя выбешивает паук в розовом бантике, ты не несчастный медиум. Ты просто усталый человек, которому нужны еда и сон.

— И немного алкоголя, — пробормотал Джувон, глотая и понимая, что еда тут очень ничего.

— Это по выходным. Сегодня витамины, суп и не шевелиться.

— А это гипогликемия что?

— Проходит, — и глазом не моргнув, сказал Енчжу. — А как нормально поешь, так и вовсе исчезнет.

Джувон вздохнул. Потом потянулся к кимпабу и, наконец, откусил нормальный кусок. Вкус был простым, но… идеальным. И с каждой ложкой супа, ложкой риса и покровительственным ворчанием Енчжу становилось легче.

Он чувствовал, как этот мир с его духами, проклятиями, призраками в зеркале и пауками-реинкарнациями отступает на шаг. На один короткий обед. На один разговор, в котором все сводилось не к мирам и смерти, а к тому, чтобы не оставлять своего друга одного в кафе, если у него случился экзистенциальный кризис из-за паука.

И в этом было больше магии, чем в любом ритуале.

Джувон ел. Не спеша, но в нормальном темпе, ложка за ложкой, будто каждая возвращала ему нормальное самочувствие. В какой-то момент даже кимпаб стал еще вкуснее, а суп настоящим утешением. Потом они заказали еще жаркое с кунжутом, которое согревало изнутри, а чай с имбирем был лучшим на свете.

Хозяйка снова называла всех «сынками» и вынесла с собой кимчи из редьки.

— Пожалуй, — наконец сказал Джувон, откладывая палочки. — Теперь будет перерыв. Хоть ненадолго.

— Перерыв, — подхватил Енчжу, вытирая руки салфеткой. — Это звучит…

Оба замолкли одновременно. Не потому что не знали, что сказать, а потому что понимали… Понимали, что не будет никакого перерыва. Потому что такие вещи не заканчиваются. Уходят в тень, притихают, маскируются и снова возвращаются, когда ты только начинаешь верить, что это все уже не повторится.

Джувон хмыкнул, глядя в миску:

— Даже болонки… и те возвращаются в обличии пауков-птицеедов.

За окном кафе пронеслась летняя мелодия из уличного динамика: баллада девяностых про разбитое сердце и дождь над Каннамом. Кто-то смеялся у соседнего столика. В дальнем углу мужчина заказал себе третью миску рамена. Мир жил.

Мимо витрины прошла женщина, держа за руку маленького мальчика лет пяти в футболке с пингвиненком Пороро и облезлой игрушкой в другой руке. Когда они поравнялись с кафе, мальчик вдруг замер и уставился внутрь, прямо сквозь стекло, на Джувона.

— Мама-а-а… — позвал он и показал пальцем. — Смотри… у дяди за спиной светится тень.

В голосе ребенка не было страха, не было даже настороженности. Просто… констатация. Как будто он сказал: «У дяди шнурки развязались». Или: «Дождик скоро».

Джувон замер, потом медленно обернулся.

Но там никого не было.

Позади находились стена, полка с соусами и витрина, в которой отражались он, Енчжу и столик с посудой. Ничего подозрительного. В какой-то момент в стекле что-то мелькнуло, но…

Он затаил дыхание.

— Что там? — спросил Енчжу.

— Ничего, — прошептал Джувон. — Просто… ничего.

Он снова повернулся к еде и доел остаток кимпаба, как будто это могло закрыть от всего плохого. Потом сделал глоток чая. Поставил чашку на стол. Руки все еще чуть-чуть дрожали.

Енчжу молча отодвинул тарелку и протянул ему влажную салфетку. Жест простой, почти бытовой, но сейчас такой