Притворюсь твоей сестрой - Анна Сергеевна Одувалова

сменяется паникой, как ее пальцы судорожно хватают пустоту, где только что было платье. Внутри все сжимается в холодный, твердый комок. Я делаю шаг вперед.

– Я все вспомнила, мама… – говорю тихо, но уверенно. Я специально делаю ударение на последнем слове, вкладывая в него весь его вес.

Ролана резко мотает головой, ее глаза становятся огромными, почти безумными.

– Что?.. Что ты несешь, Зои? Я не понимаю… не понимаю, о чем ты! – Ее голос дрожит, в нем слышны и страх, и мольба.

Горькая, невеселая усмешка сама вырывается у меня. Какая же она актриса. Или… или она действительно не понимает? Но это вряд ли, я уверена в своих догадках, да и ее реакция говорит сама за себя.

– Передумала я мерить твои платья, – говорю ледяным тоном, который, кажется, замораживает воздух вокруг нас. – У меня внезапно пропал всякий интерес.

Я резко разворачиваюсь к лестнице, спиной чувствуя ее ужас. И почти бегу, уже не скрываясь, не таясь. Мне нужно побыть одной. И потом идти к деду. Пусть он решает, что делать. Прием, на котором мы планировали заставить преступника действовать, потерял свой смысл.

– Зои, подожди! – Ее крик летит мне вслед, жалобный и отчаянный. Она бежит за мной, шпильки цокают по полу. – Остановись! Ты не понимаешь, ты не в себе! Ты говоришь непонятные вещи!

Я не останавливаюсь. Влетаю в свою комнату, пытаясь захлопнуть дверь, но она успевает вставить ногу в проем. Дверь с силой бьется о ее лодыжку, раздается приглушенный стон, но она протискивается внутрь.

– Доченька, послушай меня… – Ролана хватает меня за запястье, ее пальцы обжигающе горячие. Ее лицо искажено гримасой ужаса. В глазах мелькает что-то дикое, решительное. – Ты должна успокоиться. Все будет хорошо, я обещаю. Не понимаю, что на тебя нашло. Может, позвать врача? Он даст успокоительное.

Я пытаюсь вырваться, но хватка стальная.

– Отстань от меня! – рычу я, пытаясь высвободить руку. – Я все расскажу деду. Оправдываться будешь перед ним, а я не хочу тебя видеть! Как ты могла?

В этот момент, когда наше молчаливое противостояние достигает пика, я чувствую легкое, почти невесомое прикосновение у самого затылка. Оно похоже на касание бабочки, или будто кто-то подул на мою кожу. Но за этим легким ощущением следует мгновенный, пронзительный укол холода, который впивается в мозг.

Мир перед глазами плывет, звук ее голоса, умоляющего и испуганного, удаляется, превращаясь в гулкий звон в ушах. Темнота накатывает стремительной, неумолимой волной, не оставляя ни шанса на сопротивление. Последнее, что я успеваю почувствовать, прежде чем сознание окончательно покидает меня, руки, которые подхватывают мое падающее тело. И в этой темноте нет ни страха, ни отчаяния, лишь горькое, ироничное понимание. Она все-таки добилась своего. Снова.

Ее голос доносится до меня сквозь нарастающую пелену, будто из-под толстого слоя воды.

– …так будет лучше… прости… прости…

Потом ее руки, обычно такие слабые и неуверенные, теперь крепко держат меня. Я чувствую, как она с трудом тащит мое обмякшее тело, слышу ее прерывистое, паническое дыхание где-то над ухом. Во мне еще теплится искра сознания, но я не могу пошевелить ни пальцем, не могу издать ни звука. Я пленница в собственном теле.

Она укладывает меня на кровать. Ее пальцы тревожно поправляют мои волосы, прикасаются к щеке. Это прикосновение одновременно нежное и предательское.

– Скоро все пройдет, – шепчет она, и ее голос срывается. – Я не могла позволить… не сейчас… ты все испортишь…

Потом ее шаги удаляются. Щелчок замка в двери. Тишина. Густая, звенящая, полная невысказанных тайн. Я лежу в темноте своего разума, и единственное, что остается мне, – это беспомощно ждать. Ждать, когда действие того, чем она меня оглушила, закончится. И гадать, что же она задумала. Сознание тихо угасает, и я окончательно погружаюсь в густую и вязкую темноту.

Я прихожу в себя от звуков приглушенного, но напряженного спора. Сознание возвращается медленно, будто пробираясь сквозь густой сироп. Голова тяжелая, тело ватное, но я заставляю себя не двигаться и не открывать глаза, чтобы не выдать себя. Я узнаю эти голоса. Ролана. И… Джоник.

– Ты идиотка! – сквозь зубы шипит Джоник. Его голос, обычно такой насмешливый, сейчас полон холодной ярости. – Что мы будем делать теперь? Неужели ты думала, что это решит проблему?

Ролана всхлипывает. Весьма, надо сказать, натурально.

– Я испугалась! Растерялась! Она все вспомнила! – выдает Ролана прерывисто, захлебываясь слезами.

– Она не могла ничего вспомнить! – отрезает Джоник уверенно. – Она самозванка. Эта девчонка не Зои. А ты даже дочь свою не узнала! А еще говорят, материнское сердце подскажет! Это точно не про тебя.

Получается, Джоник знал, что я притворяюсь. Но откуда? И почему тогда не выдал? Это ведь решило бы все проблемы.

Впрочем, я скоро получаю ответ на свой вопрос.

– Я поджег ту чертову лабораторию, чтобы скрыть результаты анализов, – продолжает он, и его голос звучит устало. – Я договорился, чтобы тебе сообщили неправильную информацию, и уничтожил все улики.

Ролана на мгновение замолкает, ее рыдания стихают.

– Но… почему? – слышу я ее сбивающийся, недоуменный шепот.

– Потому что ты была так разбита после того, что случилось с Зои, – его тон внезапно меняется, становится почти нежным, успокаивающим. Это звучит фальшиво и оттого еще страшнее. – Я, убедившись, что эта девица не представляет для нас опасности, решил дать тебе возможность… все исправить. Мне казалось, пять лет ты не могла себя простить. Я хотел дать тебе шанс. Ты ведь так хотела, чтобы к тебе вернулась дочь.

– Нет… – Она снова всхлипывает, но теперь в ее голосе не только страх, но и какая-то горькая неизбежность. – Ты мне тогда объяснил… Зои должна была исчезнуть… Ты не мог поступить иначе, она видела нас…

Я не могу молчать больше, потому что Зои так много думала о том, кому она помешала, но даже в самых страшных кошмарах ей не могло привидеться, что она пострадала за то, чего даже не видела.

С трудом приподнимаюсь на локте, чувствуя, как комната плывет перед глазами.

Ролана вскрикивает от неожиданности, встретившись со мной взглядом, и отскакивает назад, как ошпаренная.

Я же с горькой усмешкой произношу:

– Знаете, в чем самая большая ирония?

Парочка настороженно замирает.

– Зои, – продолжаю я, и имя настоящей хозяйки этой комнаты обжигает мне губы, – настолько боготворила свою мать, что ей и в голову не могло прийти… что с Джонником, который младше больше чем на десять лет… ее безупречная мама, которая давно и счастливо замужем за папой… Она считала, что с Джонником не ты, Ролана, а Марго, которая всегда была