Покров-3. Чарусы - Алёна Моденская

– Всё лучше, чем мошкара, – отплёвывалась от насекомых Василиса, которой запрещено было шевелиться.

– Чего там эта Фаврелия напридумывала, – продолжала бормотать мама, ползая по деревянному полу. – Денег набрала, а вроде ничего не делает.

Василиса только снова вздохнула. Её праздник вообще мало волновал. И почему-то поступление тоже. Хотя ведь вопрос жизненного пути решался.

Мама, конечно, хочет, чтобы она поступила на заочное и осталась в Покрове. Потому что как же там деточка будет в общежитии, а вдруг холодно, а вдруг соседки плохие попадутся, а вдруг пьянки-гулянки, а вдруг общежитие далеко от института и так далее.

Вообще-то Василисе и самой не очень-то хотелось переезжать. С другой стороны, уж очень её тут опекали. Не до пенсии же держаться за мамину юбку.

И потом – ну что её тут держит? Грошовая работа в музее? Друзья? Лета и Коля? Так они сами на будущий год поступят и уедут. Родители? Это да. Но прожить-то надо свою жизнь. Свою семью создать. Хотя кто захочет с ней семью-то создавать. Она хромая, да ещё говорят, что характер дрянь. Правы, наверное. Какому нормальному парню захочется с ней не то что отношения завести, а даже познакомиться.

Да и жить одной в большом городе – так себе удовольствие. Василиса, конечно, пока не пробовала, но представить вполне могла. Работа с утра до ночи. Пустая съёмная квартира. Б-р-р. Лучше уж тут остаться.

Размышления Василисы прервал телефонный звонок маме.

– Авво? – произнесла мама, сжав зубами головки сразу десятка булавок. – Ага. Яфно. Угу. Понятно.

Некоторое время мама молчала, вынимая булавки. Потом вздохнула:

– Раз ничего не помогает, вам надо его везти в город. Направление выпишу. – Отложив телефон, мама некоторое время сосредоточенно молчала. Потом глянула снизу вверх на Василису. Вдохнула и выдохнула. И так раза три. На четвёртый всё-таки решилась: – Это Наталья Львовна звонила. Парню-то совсем плохо.

– А что с ним? – спросила Василиса, напуская на себя равнодушный вид, хотя пульс сразу зачастил.

– Непонятно, – пожала плечами мама. – Пятна появляются, синяки, ссадины, хотя нигде вроде не ударяется. Хамит. Стонет по ночам. Это вообще-то плохие знаки. Хотя анализы сдавал – всё нормально.

Василиса молчала. Она себя, конечно, долго грызла за обиду на Зою. Вроде как у неё отняли собственность. Но Гаврил-то человек, а не вещь. Его так просто не починишь, если что-то случится. И детали не заменишь. А Зоя из него жилы тянет. Да ещё представляет всё так, будто любит его до невозможности.

Вот, опять Василиса осуждает Зою. Понять её можно. Простить трудно. И Гаврила жалко.

– Мам, а как ты думаешь, кто выбирает – мужчина или женщина?

Мама сначала удивлённо глянула на Василису, потом, сдвинув брови, посмотрела, как папа вгонял лопату в землю.

– Отцу не говори, но я считаю, что выбирает женщина, – тихо, но чётко произнесла мама. – Только выбирать надо с умом.

– Это как?

– Чтобы мужчина был уверен, что выбрал именно он. И чтобы не сомневался, что выбрал самое лучшее.

Василиса кивнула. Мысль хорошая, только ей, увы, не поможет.

– Всё, хватит! – рявкнул папа, швыряя лопату на кучу земли. – Задолбало! Или устанавливай свой таз как есть, или выкинь его нахрен!

Папа широкими шагами пробежал в дом и хлопнул дверью. Мама повела бровями. Потом встала, потянулась и направилась к яме. Оказалось, ёмкость входила в неё, как влитая. Идеально.

Так что оставшийся вечер мама юлой кружилась вокруг отца, рассказывая, какой он замечательный, отзывчивый и самый прекрасный на свете муж, как ей с ним повезло, какие золотые у него руки и всё в таком духе. Папа держался долго, делая вид, что оскорблён в лучших намерениях не копать яму. Потом всё-таки расплылся.

Василисе такой семейной жизни, увы, не видать. Она скорее превратится в хромую ведьму, к дому которой все боятся даже подойти. Ну и прекрасно. Хотя… если подолгу не снимать кольцо Агафьи Русаковой… может, оно и с приворотом справиться поможет?

Может. Только вот времени уже в обрез. Солнцестояние через пару дней. А потом, судя по тому, что Василиса прочитала об этом обрядовом празднике, ничего уже не исправишь. Этот чудной день действует, как мощное закрепление. Поэтому и праздновали после посевов, надеясь на богатый урожай.

Только праздновали почему-то в чёрном. Все в чёрном – длинные платья струятся, вуали скрывают лица. Посреди большого пустого зала стоит стол, вокруг которого движется бесконечная чёрная процессия. В окна проникают яркие лучи, отбрасывая квадратные блики на крашеном дощатом полу.

Очередь движется медленно, размеренно. Василиса всё никак не может рассмотреть, что же там такое лежит на столе, и почему все обходят его по дуге и направляются к дверям, исчезая в тумане за проходом.

Наконец вуаль, колыхавшаяся перед лицом Василисы, отодвинулась, и она увидела, что на столе, сложив руки на груди, лежал Гаврил. В красивом, идеально скроенном чёрном костюме, и с аккуратной причёской. Бледное пустое лицо.

Его больше нет. Внутри вдруг образовалась жуткая зияющая пустота. Его больше нет. Он никогда больше не придёт, не обнимет, не улыбнётся. Не будет продавать печеньки в «Подсолнухе». Никогда больше не будет звучать его голос. Бездонная мглистая пустота.

Василиса проснулась. В который раз обрадовалась, что оказалась дома. Что всё ей просто