Рожденные водой - Виктория Павлова

левую руку и прикоснулась к его щеке. Он дернулся, но его заворожили доверительные интонации в ее голосе, — только мы с тобой можем помочь друг другу. Эштон справится сама, но ты… Ты должен стараться больше. Когда настанет время, я хочу, чтобы ты стоял рядом со мной. Мне нужна твоя поддержка, твой ум, твое спокойствие… Сейчас ты приведешь себя в порядок, мы поужинаем, и я все тебе расскажу.

Она спокойно гладила его по щеке и чуть улыбалась уголками губ. Дэш решил, что у него все еще галлюцинации от марихуаны. Особо извращенные. Мать просто не могла так себя вести и всего этого говорить. Он так долго ждал подобных слов, но теперь совершенно растерялся.

— Ты мне нужен, Дэшфорд. — Она неуверенно положила ладонь ему на плечо, осторожно погладила. — Прости, что оставила тебя. Прости…

Дэш отдал дань материнскому умению манипулировать. Она точно знала, что именно ему в этот момент нужно. У других, нормальных женщин, это называется материнским инстинктом. Но почему сейчас? Не поздновато ли?

Может его вырастили, чтобы по достижении совершеннолетия принести в жертву?

От этой мысли, на секунду показавшейся даже не абсурдной, он фыркнул.

— Дэшфорд, — перебила она и будто хотела сказать что-то еще, но сама себя остановила, а потом снова погладила его по щеке. — Давай сначала поужинаем. Говяжий брискет с горчицей и тимьяном уже готов.

Из-за непривычной ситуации Дэш онемел. Едкие шутки вылетали из головы под напором обиды, а та вытеснялась надеждой, которая погибала под гнетом цинизма и привычного ожидания лжи. Он захлебнулся попыткой ответить.

Они спустились в гостиную. Эйзел накрывала на стол, Эштон наливала себе сок и даже не отвлеклась.

Еще на ужин было два салата — яичный с ветчиной и фруктовый, луковый пирог и лимонные маффины, а также омлет с икрой и трюфелями. Отдельно лежали копченая лососина, корнишоны, каперсы и маринованные луковки. В немытом блендере у раковины виднелись остатки массы, подозрительно напоминающие утиный паштет. Видимо, сейчас он охлаждался в холодильнике. Мать сегодня разошлась не на шутку. С некоторых пор Дэш заметил закономерность: обычно она готовила горячее и салат, иногда еще пирог, но если ее что-то нервировало, то на этом она не останавливалась и выдавала четыре-пять сложных блюд, а порой лезла в поваренные книги за экзотическими рецептами какого-нибудь цветного австралийского хлеба или стеклянной лапши. Потом это доедали неделю.

Дэш покосился на духовку. От нее шел жар — так и есть, что-то печется. Выражение лица матери ничего не подсказывало: как и всегда — отстраненная безмятежность, если ее что-то и тревожило, она это не демонстрировала. Зато он сидел на нервах, и из-за растущего напряжения кусок в горло не лез.

Эштон затянула нудный разговор о своем участии в команде по роллер-дерби, рассказывала про правила и ругала судей, которые, по ее мнению, подходили к судейству предвзято, и снова вспомнила игру трехнедельной давности. Сестра стриглась все короче и короче, теперь она все время ходила с коротким черным каре. С тех пор как мать начала брать ее в командировки, их с Дэшем жизни протекали вроде бы рядом, но параллельно друг другу, и они как две непересекающиеся прямые ни в чем не показывали сходства. Им буквально не о чем было поговорить.

— Нет, я понимаю, нельзя блокировать ногами или толкать в спину, — рассуждала она, — но в таком случае как мне заработать очки своей команде? Да, я выбила несколько человек с поля, и не моя вина, что они не умеют группироваться при падении. Переломы — совершенно закономерный результат.

— Ты все сделала правильно. Ваша команда победила. В чем проблема? — произнесла мать и положила Дэшу салат.

Он тяжело вздохнул. Придется съесть, несмотря на то что ему кусок в горло не лез. Мать всегда зорко следила за тем, чтобы все оставляли пустые тарелки, потому что недоеденное она воспринимала как личное оскорбление.

— В том, что нас чуть не дисквалифицировали! Это было бы совершенно несправедливо!

— Эштон, милая, — улыбнулась ей мать, — думаю, командные виды спорта — не твое. Тебе же нравится карате и плавание, так не распыляйся на все.

Сестра обиженно фыркнула, будто ее обвинили в неумении делать две элементарные вещи одновременно.

Мать потянулась за кувшином сока, рукав джемпера сполз, и Дэш заметил наливающиеся синяки на ее правом запястье. На том, которое он схватил. Он ужаснулся и бросил на нее взгляд. Она улыбнулась, демонстрируя принятие и понимание, но отчего-то ее рука, наливающая себе сок из кувшина, дрожала. Был ли в этом виноват синяк или она нервничала по другому поводу?

— После ужина мы с Дэшем собираемся поговорить. Я покажу ему Книгу, — она так и произнесла, будто речь шла именно о Книге с большой буквы, — и все расскажу.

Дэш ощущал себя, как перед прыжком с тарзанкой — дух захватило то ли от восторга, то ли от ужаса. Он посмотрел на молчащую Эйзел, которая недовольно ковырялась в еде, на возмущенно округлившую глаза Эштон и на приветливо улыбающуюся мать. Внутри вместо предвкушения зарождался ужас. Стало нечем дышать.

Эштон открыла рот, потом закрыла, посмотрела на бабушку и снова на мать.

— Но… — начала она.

— Кому еще сока? — Не дожидаясь ответа, мать налила сок Дэшу.

— Бабушка, скажи что-нибудь! — взмолилась Эштон. — Так же нельзя!

— Пусть твоя мать решает. — Они с матерью переглянулись, и всем стало ясно, что мать уже все решила. — Вам понадобится вот это. — Из-за ворота кофты бабушка достала цепочку с ключом, сняла ее с шеи и положила на стол. — Раз уже решилась, то пусть узнает все. Но меня в ваши проблемы потом не вмешивайте.

Мать, помедлив, взяла со стола ключ и кивнула.

— Мама, ты же говорила, ничего не получится! — снова завелась Эштон. — Нельзя ему говорить! Он слабак, он курит, пьет и себя не контролирует!

— По-моему, сейчас себя не контролирует кое-кто другой, — холодно отчеканила мать.

— Значит, моего мнения никто не спросит?

— Его уже не спросили, отвянь, — буркнул Дэш.

Неожиданное желание матери пооткровенничать нравилось ему все меньше и вызывало неуютное чувство недоумения пополам с опаской, как если бы человек, которого ты знал всю жизнь, вдруг начал совсем по-другому себя вести — предпочитал другую еду, другую музыку, говорил иначе. Вроде и ничего такого, но, казалось, что мир перевернулся.

— Хм, — Эштон ухмыльнулась, — мама, а знаешь, почему нет смысла ему рассказывать? Он не умеет плавать.

Дэш вздрогнул. Он привык к подколам сестры, но чтобы вот так подло его сдать…

— Что это значит? — нахмурилась мать. — Дэшфорд, ты три года ходил заниматься.