По обе стороны чар - Сергей Николаевич Янин

Я чувствую, как толпа постепенно расступается и сквозь людской поток пробираются двое. Их лица спокойны, даже слишком, будто погоня лишь часть их повседневной рутины.

Маркин замечает преследователей, и рука предательски скользит в карман, за мной. Он уже не сомневается в своих действиях, как в первый раз, делает всё легко и быстро. Я чувствую слабое колебание времени.

Откат. Тридцать секунд.

Раздётся звуковой сигнал. Маркин резко протискивается мимо стоящей у выхода тучной женщины с большим пакетом из супермаркета и выскакивает на платформу за мгновение до того, как створки вагона с лязгом закрываются.

Гул отъезжающего поезда – свидетель его триумфа. Он снова переиграл преследователей – Маркин видит их в последний момент, спешащих по вагону. Он понимает, что может выживать, если будет использовать меня.

– Это всего лишь время, – шепчет он, пробираясь сквозь изменившуюся за время отката толпу. – Я всего лишь спасаю себе жизнь.

Он пытается себя в этом уверить, но вместе с тем, я ощущаю, как ему начинает нравиться власть над самым сокровенным в жизни человека – временем. Что бы не случилось, он всегда может повернуть время вспять на тридцать секунд, на пять минут, на час – и всё в его жизни изменится.

Вот только время уже изменилось само по себе. Частые, пусть и короткие манипуляции с ним, откладывали отпечаток и на мне. Я чувствовал, как в таймлайне появляются крохотные трещинки и сквозь них просачивается нечто опасное для этого мира…

Москва гудит над нами, но теперь в этом гуле слышится другой оттенок – как если бы сама реальность понимала, что что-то идёт не так.

Маркин заходит в поезд, который едет в другом направлении и садится на свободное синее кресло.

Поезд мчится вперёд. Люди вокруг Маркина шевелятся, смотрят в телефоны, беседуют. Вся эта суета – лишь шум для нас. Он не отводит взгляда от окна, где светильники на тоннельных стенах мелькают, будто отсветы исчезающих секунд.

Он всё ещё держит меня в руке, спрятав в кармане куртки, будто близость успокаивает его. Я фиксирую дрожь в пальцах – от усталости, страха или, возможно, осознания, что каждый раз, когда он обращается ко мне, мир немного рушится.

Когда поезд останавливается, Маркин выходит вместе с толпой. Ему нужно запутать следы. Он понимает, что метро дало ему лишь временную передышку. Выйдя на улицу, он втягивает воздух, пропитанный запахами горячего асфальта и летней пыли. Москва вокруг кажется слишком большой, чтобы быть безопасной, и слишком маленькой, чтобы в ней спрятаться.

Он шагает в переулок, окружённый домами, чьи стены, казалось, впитывали истории всех, кто здесь проходил. В одном из них он мог бы исчезнуть, раствориться, но судьба двигает его вперёд.

– Что же мне делать? – спрашивает он у меня.

Я не могу ему ответить, а Москва всегда глуха к вопросам. Его мысли невольно возвращаются к Ледышкову.

– Он знал, что делал? – шепчет Маркин, сжимая меня сильнее. – Или… знал только наполовину?

Я фиксирую каждое слово. Ледышков тоже говорил со мной, но его слова были другими. Полными сомнений, гнева, но иногда – нежности. Чувства людей оставляют следы, даже если они этого не хотят.

Маркин пробирается дворами, игнорируя широкие проспекты и открытые пространства парков. Он всё время смотрит по сторонам, будто загнанный зверь. И всякий раз шаги заставляют его оборачиваться. Вздрагивать от шороха прохожих голосов.

Он надеется добраться домой и там всё обдумать. Уже подходя к подъезду, где Маркин прожил всё детство и юность, он замечает впереди фигуру женщины в чёрной куртке. Её короткие волосы серебристого цвета будто светятся от люминесцентных московских фонарей.

Она замечает его и делает несколько самоуверенных шагов вперёд.

– Алексей Маркин. У тебя есть нечто, что не принадлежит тебе.

Её слова не были вопросом. Она знает.

Он медлит, но его рука снова тянется к граням куба. Рефлекторно – как будто я могу стать его щитом. Или оружием. Но я всего лишь инструмент, и Маркин, кажется, начинает это осознавать.

– Я не знаю, кто ты, – отвечает он наконец. Его голос дрожит, но взгляд остаётся твёрдым. – И я не уверен, что хочу знать.

– Это неважно, – говорит она. – Отдай куб, и останешься жив.

Спешащие с парковки домой соседи, не здороваются и даже не обращают внимания. Они инстинктивно ускоряют шаг, будто не знают Алексея. Это не их дело.

– Я… не могу.

Он не соврал, и потому в её глазах мелькает что-то похожее на сожаление, но это чувство проходит так же быстро, как тень облака.

Я фиксирую её движение – короткое, резкое, как вспышка. Она вытягивает руку, и воздух вокруг неё дрожит, словно от столкновения горячих и холодных потоков. Магия, похожая на лёгкий туман, начинает поглощать пространство.

Маркин на чувстве крутит грань несколько раз.

Откат – десять минут.

Мир содрогнулся. Я зафиксировал трещину: мгновенное исчезновение тех шагов, тех звуков, тех взглядов, которые окружали его. Люди в Москве даже не заметили, как время скользнуло назад, как момент пересобрался, словно мозаика, где один кусочек оказался чуть другим.

Маркин бежит через двор, где пахнет влажным бетоном и старым железом, гонимый не только чувством опасности, но и чувством вины. Его шаги звучат глухо, словно город глушит их, стараясь не привлекать лишнего внимания. Москва умеет прятать, но и умеет выдавать – её узкие переулки и бесконечные арки знают слишком много, чтобы оставаться нейтральными.

Он замедляет шаг, когда перед ним открывается узкий проход между гаражами. Там, где асфальт сменяется утоптанной землёй, а фонари освещает только пустоту. Рука его всё ещё лежит на лямке рюкзака, пальцы другой время от времени касаются меня.

– Это всё бессмысленно, – шепчет он себе под нос, прислонившись к холодной стене. – Они найдут меня…

Но слова, как всегда, растворяются в воздухе. Люди любят говорить, будто это помогает, но на самом деле слова – это только пыль, которую поднимает их тревога.

Я фиксирую его взгляд, устремлённый в небо. Звёзд в этом небе нет. Только свет далёкого города, скрытого за стенами и крышами, и бледное сияние фонарей. В этих огнях он ищет надежду, но я видит: надежда – это то, что люди придумывают, чтобы оправдать своё движение вперёд.

Вечер, ночь и утро Маркин скитается по городу, пытаясь решить, что ему делать. Он ходит, спорит с собой, спугивая прохожих, сидит на траве, лежит на лавочках – и всё рассуждает, рассуждает о том, что будет делать Ольшанин, если он, Маркин, всё-таки сдастся. Он