Амурская соната Чёрного Дракона - Алексей Ветров

Но враг учился быстро – как вода, мгновенно помнящая форму любого сосуда.

Из тумана вышли трое. Женщина в белом платье, мокром до синевы; мальчик в школьной форме – воротник влажно блестит; старик с тростью – чёрная, лакированная, с серебряным набалдашником. Они шли тихо, как будто вспоминают шаги, и их пустые глаза смотрели «мимо».

– Бра-а-ат! – сорвался голос у рыбака – у Фёдора, широкоплечего, вечного спорщика у причала. – Брат! – Он рванулся, выронив рукавицы, и, как в детстве, прыгнул на мокрые камни.

– Стой! – Марина ударила голосом, но голос опоздал на одно биение сердца.

Отражения сомкнулись вокруг Фёдора – мягко, почти ласково – и увели его в туман. Ни всплеска, ни крика. Только одинокая рукавица осталась на воде и завертелась, как лодочка из коры, пока её не затянуло под настил.

– Они нашли путь, – ровно сказал Улун. – Теперь будут не только давить, но и выманивать.

Марина стиснула зубы так, что зазвенели: «ц‑цин». Тянущее тепло внутри перешло в глухую вибрацию – словно в груди у неё натянули огромную струну.

Она подняла обе руки, и вода ответила: у берега возникла стенка – круглая, как щит. Поток, пришедший снаружи, глухо ударился, рассыпал брызги. Брызги упали на камни и на сапоги людей, и каждая брызга оставила тонкую влажную плёнку, в которой уже жили лица – Лизы, мамы, приятелей детства. Они шевелили губами, что‑то говорили – не слышно, но узнаваемо. У Марины дрогнули колени.

– Не смотри! – Сунь Чжоу прорубал путь копьём, будто рубил по корням, и голубой свет сходил с его клинка, как пар.

Справа хрустнуло. Сеть не выдержала – лопнула так, что удар эхом отдался по спинам. Пролом развалился, как рваная бумага, и в него хлынули серые фигуры. Их шаги оставляли на граните мокрые следы – и каждый след тут же обрастал пальцами, кистями, превращался в новую руку, в цепляющуюся ногу. Земля на глазах пыталась стать болотом.

– Закрыть фланг! – Марина ощутила, как река в ней тоже рванулась в сторону.

Лянь Хуа, не выпуская свой конец, бросила вторую сеть через пролом – та накрыла первую линию фигур и затрепетала, как пойманная в воздухе рыба. Но трое вырвались вперёд ещё до броска. Первый – высокий, вытянутый, с лицом ледяной маски, на котором не по‑человечески медленно шевелились губы. Он поднял руку – и ближайший фонарь вспыхнул, будто ему перерезали горло, – и погас. Тьма, как сырая смола, двинулась на людей.

Марина шагнула в эту тьму и ударила – не кулаком, не ладонью, а руслом, которое выращивала в себе всю ночь. Вода из её жеста стала копьём; пронзила маску – и та распалась на десяток блестящих осколков-лиц. Осколки, смеясь то детским, то стариковским эхом, разлетелись и забегали между людьми, чиркая по щиколоткам ледяным смехом.

– Они делятся, – коротко произнёс Улун. – Значит, примеряются.

Центр держался. Воины Сунь Чжоу сдвинулись плечом к плечу, копья работали, как ход мехов: «вдох» – шаг, «выдох» – укол. Голубой свет на наконечниках подрагивал, но не тух. Их нагрудники собирали зеркальные тени и отбрасывали их обратно в туман, и какое-то мгновение казалось, что сами отражения в этих зеркалах тонут. Но новая волна уже подползала.

Слева, у Лиственничной аллеи, криво стояла скамья с сорванной доской. Там держались горожане – неровной, но упорной грядой. Паша‑сварщик накинул на запястье страховочную петлю от лома, чтобы не выбило из рук; Евгений-охранник виртуозно орудовал ножом на верёвке, как кистенём, – и когда лезвие уходило в туман, оттуда возвращался тонкий визг, словно проволока режет стекло. Тамара‑аптекарь подставляла плечо, утягивала раненых к деревянным щитам, и запах йода висел рядом с запахом тины, не смешиваясь, а споря.

– Марина! – крикнул Сунь Чжоу, и она уже знала, почему: правый прорыв грозил стать шатром.

Она закрыла глаза на половину вдоха – и отдала реке право говорить. Вода в ней стала тяжёлой, вязкой, как расплавленное олово. Пальцы потянуло вниз, к реке, а в груди щёлкнуло: что‑то ушло, как лампочка, которую выкрутили.

Она вскинула руки, и Амур в этом месте взял воздух. Вода поднялась стеной, высотой в пятиэтажку, – не ревя, а слышно дыша. И этой стеной рухнула в пролом. Врага смыло, как песок с порога. Брызги ударили в туман и, расплескавшись, на миг изобразили на воздухе квадрат в круге – знак древней монеты, в чьём окне тёмной коробочкой пустоты читался немой иероглиф «дверь».

Берег выдохнул. Люди крикнули, как выжженная струна – одновременно и облегчённо, и с болью. Но одновременно Марина почувствовала, как исчезает кусок её тепла – не «ушёл отдохнуть», а «исчез, как спетая нота». Внутри стало просторнее и холоднее; голос реки понизился на пол‑тона.

– Держитесь ровно! – отец Василий, у которого на лице смешались усталость и огонь, подвинул фонари: расстояния выверены; у каждого – место. Его рука с крестом дрожала едва заметно – от холода или от усилия, – но голос был твёрдым. – По именам не откликайтесь! – добавил он негромко. – Ни на одно.

Туман вздохнул. Из его глубины донеслось нечто вроде отдалённого «дул-дун», как удар в огромный барабан где-то под водой. Туман подёрнулся лёгкой рябью; по ряби, как гусиные лапки, побежали огненные черты. Они складывались и распадались, как если бы кто‑то писал и стирал сразу. Марина всматривалась – и ей казалось, что это существующие слова, просто слишком ранние, чтобы быть понятыми.

– Лиза, – прошептала она вдруг, и туман ответил ей наждачной тишиной.

– Не зовёшь – не зовут, – тихо заметил Улун, будто поправляя смычок в руке ученицы. – Иначе они учатся твоему голосу.

На левом фланге появился новый приём. Отражения ложились на гранит – разом – и расплывались тонкой водой; вода сбегала к людям, тихо, незаметно, как подтекающее молоко, – и оказывалась у лодыжек. Кто‑то шевелил носком, кто‑то сделал шаг – и тут вода собиралась обратно в «человека», уже за линией. Паша успел вмазать ломом; лом встретил плоть – не воду. Внутри этой плоти будто хрустнула ледяная скорлупа; на долю секунды из рассыпающихся брызг Марина увидела круглую бронзовую монету со сквозным квадратом – и в квадрате мелькнула чёрная рыбья кость, как скоба.

– Под ноги!!! – рявкнула Марина. – Они текут!

Люди переступили, подпрыгнули, кто‑то выругался, кто‑то рассмеялся истерично – и тут же взял себя в руки. Тамара лихо опрокинула из фляги йод прямо в воду – там, где она собиралась в облик, – и тот взвыл, как кошка под дверью, расползаясь обратно в лужу.

– Работает! – крикнул кто‑то. – Йод жжёт!

– Не соблазняйтесь